Отъехав от озера, направились в горы. Перевал за перевалом, поднимались все выше и выше. Становилось прохладней. С горной дороги, петляющей между зелеными холмами, открывалась прекрасная панорама окрестных мест: зеленые горы, озера, долины, распаханные поля.
Вдоль дороги медленно поднимались местные крестьяне, в большинстве своем женщины и дети. Все несли огромные вязанки дров, сена или какой-то зеленой травы. Ежедневно они проходят километров по 20 или даже больше и, бывает, что за день только это и успевают: спуститься с горы и подняться обратно. Труд, естественно, адский.
Но благодаря труду и стараниям эфиопских крестьян мир знает, что такое твердая пшеница, злак тэф, нуга и кофейное дерево.
Дорога привела в деревню Ченчу. В ее окрестностях живет эфиопская народность дорзе, которая славится искусным ткачеством и уникальным террасным земледелием. В Эфиопии ткачество, как и обработка кож, – наиважнейшие ремесла, потому что домотканая одежда широко распространена в сельской местности страны. Полотна изготавливаются на примитивных ткацких станках, на которых работают только мужчины племени.
Подъехав к одному из дворов деревни, вышли из машины. Мгновенно, словно из-под земли, появилось множество детей, которые плотным кольцом окружили нас. Некоторые из них предлагали купить калабас (сосуд для воды, сделанный из тыквы) или какие-то мелкие безделушки, а многие просто просительно протягивали к нам свои, кажется, никогда не мытые ручонки, в надежде выпросить хоть что-нибудь: конфету, карандаш, мелкую монету. Подошедший вскоре молодой мужчина с торчащими в разные стороны дрэдами коротким и категоричным окриком отогнал детей.
Они исчезли так же внезапно, как и появились. Мужчина представился сыном вождя. Это не вызвало ничего, кроме улыбки. Очень известный PR-ход у многих племен в Африке, работающих на контрактной основе с турфирмами: кто-то из молодых, немного образованных людей, знающий английский язык, приторговывает показом обычаев своего народа. Если все происходит по-честному, то ничего в этом предосудительного нет: вырученные средства идут на нужды того же народа, а приезжающие гости получают возможность безопасного пополнения своих этнографических знаний. Мы прошли в деревню ткачей. У самого входа стоял ручной ткацкий станок.
«Сын вождя» по имени Макконен, улыбаясь, рассказывал о том, где ткачи берут материал для пряжи, как ткут полотно и как любят носить собственноручно сделанные одежды. Но на нем самом был надет фирменный трикотажный батник, а на майке молодого человека, упоенно работающего все это время на ткацком станке, даже красовался фирменный знак известной торговой марки.
Рядом со станком стояла хижина. Впрочем, не хижина - почти дворец. Построенная из листьев ложных бананов, она представляла собой образец эфиопского национального зодчества. Высокая, почти 12 метров, она является долговременным жильем для местного народа - такие хижины служат до 60 лет.
С годами они становятся все ниже и ниже: виноваты термиты, которые с завидным постоянством проедают основание, потому жилище и опускается. В хижине стоит самодельная мебель: лавки, покрытые козьими шкурами; стулья, сбитые из толстых стеблей сахарного бамбука; вместо кроватей – самодельные циновки, брошенные на пол.
Внутри конусообразное пространство поделено на две части: одна для людей, вторая для скота. Содержа скот в одном помещении с людьми, дорзе преследуют две цели: поддерживают аутентичный запах и используют естественное тепло животных для обогрева жилища. А в качестве декора помещения используют гирлянды калабас и искусно сделанные из кожи различные сосуды.
Макконен пригласил пройти дальше в деревню. Между двумя хижинами сидела женщина и пряла нити из какого-то травяного варева. Другая женщина разводила костер, а третья натирала огромной теркой мякоть со ствола ложного банана. Последняя рассказала, что эта мякоть преет 35-40 дней под банановыми листьями, после чего из получившейся субстанции можно сделать лепешку. Что она немедленно и проделала. Подняв слой листьев, она взяла немного перебродившего теста, порубила его ножом, раскатала ладонями на плоском камне и отнесла женщине, разводившей костер. Та, бросив получившийся полуфабрикат на кусок раскаленного металла, слегка обжарила его с обеих сторон и предложила нам попробовать. Так вот: запах сыра из области Булонь Сюр Мер, который признан самым вонючим сыром в мире, просто цветочный аромат в сравнении с запахом той лепешки.
Мало того, дорзе тут же предложили запить это «лакомство» банановой самогонкой, уверяя нас в целебности этого напитка.
Вся деревня собралась на небольшой площади, чтобы поприветствовать нас и отработать авансом оплаченный им гонорар. Они великодушно разрешали желающим примерять дырявые гепардовые шкуры, брать их копья и рассматривать щиты, сделанные из немыслимо прочной кожи бегемота.
Они устроили для нас праздник с ритуальными танцами под песню с одним единственным словом «Сэ-ля-ме, сэ-ля-ме». Танцевали все: мужчины в ритуальных шкурах, женщины в пестрых юбках и чумазые дети, одетые в такой секонд хэнд, что просто оторопь брала. Но как они танцевали, эти маленькие дорзе! Ладно мальчишки, они прыгали в ритм музыке и подражали танцам взрослых мужчин, но что вытворяли эти по сути крошечные еще девчонки! Откуда в их телодвижениях, улыбках, взглядах столько сексуальности? Я смотрел на этих танцующих малышей и думал о том, что у эфиопских детей совсем другие этапы взросления. У них очень рано заканчивается детство, а молодость наступает, минуя отрочество и юность.
Я попросил у дорзе барабан и, отбивая на нем ритм незатейливой мелодии, думал, что начинаю понимать душу эфиопского народа. «Сэляме, сэляме … - что это за слово?» - спросил я у Макконена. Тот задумался и долго что-то говорил мне на амхарском. Я устал слушать и вопросительно посмотрел на стоявшего рядом Дэвида: тот объяснил: «Сэляме – это хорошо». Коротко и ясно.
Дорзе добры и миролюбивы, а их дети, я бы даже сказал, неплохо воспитаны. Во всяком случае, они не цеплялись за руки, не приставали с просьбами дать им денег (с этим мы столкнемся позже), они просто очень внимательно разглядывали фаранжи не по - детски настороженными глазами.
Народность дорзе – одна из наиболее цивилизованных на юге Эфиопии. У них есть даже школы, правда, не все дети туда ходят. Им гораздо интереснее бегать по окрестным полям и караулить проезжающие машины. Они бросаются чуть ли не под колеса, отплясывая при этом неистовые па в надежде на то, что фаранжи бросят им мелкую купюру, конфету или хотя бы пустую пластиковую бутылку.
Покидая земли дорзе, мы снова ехали по серпантину, спускающемуся по горам в долину. По краю дороги навстречу нам с огромными тюками сена на крохотных спинах медленно поднимались вгору крестьянские дети. Я еще раз вспомнил о придуманной недавно теории скоротечного эфиопского детства.
Перед тем, как поехать в отель, мы заехали в горный лес, чтобы искупаться в одном из сорока источников.
В крохотном ручейке купались и пили воду бабочки.
Мы вернулись в гостиницу города Арба Минч, чтобы провести там еще одну ночь. Над тихим городом по-прежнему, словно и не заканчивались никогда, разносились молитвенные псалмы коптских священников. На ужин снова был испанский омлет, джем с гренками и микс – фреш из тропических фруктов. Разнообразие внесли три крохотных олененка дик-дик, которые безбоязненно гуляли между ресторанных столиков и выпрашивали у посетителей кусочки белого хлеба.
В номерах уже не было горячей воды, да и холодная шла тоненькой струйкой и с перерывами. А в полночь отключили свет - хорошо, что я успел зарядить аккумулятор своей фотокамеры.
Утром мы покинули гостиницу и, выехав за пределы Арба Минча, направились в сторону долины реки Омо. Сразу за городом закончилось асфальтированное шоссе и началась пыльная и ухабистая грунтовая дорога. Тогда я еще не знал, что вместе с асфальтом закончились горячая вода, мобильная связь, английский язык, какой-то самый минимальный выбор в еде, гостиничный сервис, электричество, виски и прочее из привычного, что всегда было под рукой во время прошлых путешествий по Африке.
.... продолжение следует...