Штутгарт – это тот город, который совершенно непонятен туристу. И пусть пишут в путеводителях, что здесь достопримечательности расположены по овалу, что якобы удобно, что здесь уникальный зоопарк или что-то еще. Потому что дело не в достопримечательностях. Штутгарт в целом не раскрывает себя приезжему. Я думаю, именно поэтому один мой знакомый, который приехал сюда на неделю, чтобы перенять опыт ресторанного бизнеса, потом своей жене говорил: «Знаешь, если хорошо зарабатывать, то и у нас можно жить не хуже». И дело не в мещанстве такой оценки, а в том, что понять Штутгарт с наскоку не получается.

Если прилетаешь самолетом с востока на запад, то сразу бросается в глаза скорость, с которой ездят автомобили. Если приедешь на железнодорожный вокзал, то легко можешь запутаться в трех ярусах платформ. К тому же идет многолетняя стройка. Против нее бастуют на проезжей части наверху – и это слышно, потому что кто-то со всей дури бьет в бас-барабан. Много запрещающих надписей, что вокзал является свободной от курения зоной, но разрешенных для курения периметров столько, что все эти надписи превращаются в ненавязчивую формальность. Все курят, в руках – бумажные стаканчики с кофе, из пакетиков отламывают по кусочку бретцель. Ритм очень простой: затяжка, глоток, отломить булочку, но сразу не есть, а сперва долго жестикулировать с ней в руке и только потом положить в рот, затяжка… Два бомжа с хасидскими бородами спят в одноместном спальном мешке под информационным табло, где время от времени появляется надпись «прибытие поезда». Кстати, если говорить о низком, то это первый вокзал, где я видел кучу дерьма между булочной и филиалом банка. Но все же дело в деталях: сверху лежала салфетка… Недалеко стоит человек на коврике, который каждый день приносит с собой и распространяет газету в защиту животных, рядом сидит в позе лотоса буддист-тенсегритист и смотрит в одну точку, в ногах – включенный ноутбук, играет «Раммштайн». Mein Teil, mein Teil... Какой-то старикашка с рамкой на колесиках спорит со своей сиделкой, что он хочет по лестнице, и отказывается подниматься на эскалаторе. Полицейские выворачивают карманы какому-то подростку. Служащие с надписью на спине «Информация» отводят глаза от потерявших дорогу и обычно мало что знают, кроме алгоритма покупки билета в автомате. А если спросить дорогу, могут сказать вполне в духе аналитической философии, которая здесь процветает, что «это на другом этаже», а он, мол, отвечает только за этот этаж. Бритва Оккама, впрочем, здесь является общей чертой, присущей, может быть, швабам задолго до того, как была сформулирована этим знаменитым английским монахом.

Кто все же выбрался из вокзала на площадь, увидит заполненную автомобильную дорогу, автобусную остановку и шеренгу такси. В центре много магазинов, оперный театр, галерея искусств,  но этого вам самостоятельно не найти даже с картой в руках. Таблички тоже не помогают, потому что пространство настолько искривлено, что невозможно сориентироваться. В Беларуси можно заблудиться в лесу и выбраться из незнакомого района Минска в субботу ночью, куда тебя подбросил таксист к только что случившимся знакомым. Здесь все наоборот: в лесу асфальтированные дорожки с указателями направлений, более или менее открытая перспектива, и если нет прохожих, то на крайний случай за очередным бугром появится фермер, который наверняка знает дорогу. Вернее, направление.

В Штутгарте никто не знает названий улиц. Однажды на Зайденштрассе я полтора часа спрашивал, где эта улица находится, но никто об этом не имел никакого понятия. А если имели, то неверное. Задавать направление здесь еще более бессмысленно, чем брать такси. В первом случае – все портит особая игра оптической перспективы, во втором – при такой перспективе принципиальное игнорирование навигаторов. Впрочем, таксистам это выгодно.

Про перспективу здесь никогда нельзя сказать, что это даль. С другой стороны, это и не уютный кювет. Здания скрадывают пространство, незаметно сворачивая с пути, улицы медленно увлекают в сторону, неожиданно появившиеся площади сбивают с толку, входы в тоннели надолго озадачивают. Куда идти? Вот магазины, вот улицы расходятся в разные стороны, все здания невысоки. Вот лавка, где продают бретцели. Говорят, что немецкая еда простая и основательная. Не сомневайтесь, это значит всего лишь, что вы получите кусок колбасы с булкой. Так, еще стаканчик кофе – и можно идти дальше. На главной площади, где стоит замок, надо свернуть налево, чтобы попасть в театр или художественный музей, направо – чтобы в студенческий городок. Два главных учебных корпуса стоят рядом: это такие примерно в 20 этажей бетонные монолиты, которые все сравнивают с башнями-близнецами. Чисто конструктивно, может, есть отдаленное сходство, но это, скорее, синекдоха. Масштабы не те, это как приравнять хвост к целой собаке. Но здесь это сравнение кажется уместным из-за этого особого ощущения пространства: оно не должно быть большим, хотя линия горизонта немного отдалена, но должна быть плавной. Именно поэтому Штутгарт не смог стать большим городом. В Баден-Вюртемберге живет почти столько же людей, сколько в Беларуси, но в столице этой земли всего 600 000 населения. Сам город находится в яме (эти холмы уместнее называть буграми, а долины – ямами, как это делают в русской диаспоре), разделен на отдельные секторы, которые достаточно автономны и удалены друг от друга. В этих районах строят новые дома рядом с теми, что построили после войны. В последнем случае это основательные трех-четырехэтажные здания с высокими потолками, которые уютно вписались в крутые спуски и подъемы местного рельефа. Но также это новые здания – технологичные, конструктивистские, из бетона и стекла. Здесь такие здания очень ценятся, ими гордятся. К примеру, новой библиотекой, архитектурные достоинства которой, наверное, не так бесспорны, потому что она напоминает коробку из-под телевизора. Это про такой стиль Бродский писал:

 

У Корбюзье то общее с Люфтваффе,

что оба потрудились от души

над переменой облика Европы.

Что позабудут в ярости циклопы,

то трезво завершат карандаши.

 

Впрочем, функциональное наполнение безупречно.

Но так же и в Штутгартской опере, где все пронизано стремлением к современному. Часто это просто стремление заменить балетные номера беготней по сцене, современная одежда, общее снижение пафоса. В один вечер я пришел на «Евгения Онегина». Надо признаться, что современная режиссерская опера, может быть, не так плоха, несмотря на все утверждения советских оперных примадонн. Мне кажется, это именно их стремление к роскоши и помпезности из того же разряда, когда главы государств из провинциальной среды почему-то предпочитают золотую отделку. Штутгарт – пример хорошей режиссерской оперы. И не сомневайтесь, хиптерские очки Онегина тоже играют своеобразную роль в раскрытии его образа. Там было много всего, но мне запомнился Онегин в мучениях и страданиях, когда он где-то на севере пьет из горлышка. Декорации исполнены в холодном синем и белом свете, вся обстановка была такая гипнотическая, что уже становилось непонятным, что сыпется на сцену с неба-потолка: то ли снег, то ли кокаин. И вдруг вместо привычных танцулек на балу видна проекция: Татьяна едет на лыжах с гор. И все – Онегин в первую очередь – задаются вопросом: кто эта красавица?.. Дальше по тексту. И если еще добавить, что пели все на русском, но с сильным акцентом, отчего текст становился четко артикулированным и понятным, то может показаться, что ты в чужом месте.

Но это не так. «Онегин» понят и проинтерпретирован. Колбаса с булочкой лучше фаст-фуда. Конструктивистские здания – это просто продолжение улицы, и это пространство можно моделировать каждый раз снова. Но самое ценное в Штутгарте – это ощущение пространства и перспективы, потому что только они учат любить родину. Не государство, а родину. И так же, как в опере «Евгений Онегин», где пели с акцентом, все слова становились понятными, на этой земле очертания родины становятся более ясными. Это не то место, границы которого определены подлетом гипотетической вражеской ракеты, а то пространство, которое ты можешь освоить и в нем жить. Поэтому в Баден-Вюртемберге, сопоставимом по размеру с Бельгией или Крымом, такая столица: не метафизический шатер в степи, а вписанный в рельеф дом.