Я еще не такой подлец,

чтобы рассуждать о морали.

Василий Розанов.

 

        В последние годы, особенно с приближением Чемпионата по хоккею в 2014 году, начато много дискуссий о том, что мы можем предложить миру в качестве туристического продукта. В подавляющем большинстве, обсуждение ограничивается только тем, где переночевать туристу, где ему гулять, что есть. К сожалению, в нашей стране это именно та проблема, с которой надо начинать, потому что до недавнего времени не было вообще ничего – ни отелей, ни дорожек в парках, ни велосипедной дорожки et alii. Это английский парламент может полгода обсуждать вопросы разрешения охоты на лис: вроде бы и традиция, да вот «зеленые» и антиглобалисты мешают ее осуществлению. Они занимаются такими проблемами, потому что остальные уже для себя решили. Грустно, но перечислять то, чего у нас не было или нет до сих пор, можно бесконечно. Также бесконечно можно ругать правительство: за нерасторопность, низкую эффективность, с одной стороны, с другой стороны, – за уже отстроенные ледовые дворцы или гребные (злопыхатели говорят «грёбаные») каналы. Пусть это так же смешно сейчас, как грамота райисполкома, но у нас купили двухэтажный экскурсионный автобус для Минска…

Так критиковать – во многом противоречить самому себе, поэтому, может быть, стоит переместить свое внимание с физических объектов и посмотреть на Белоруссию с гуманитарной точки зрения. Просто потому, что в современном мире недостаточно просто крыши над головой и плошки драников – еще раз, эта проблема во всем мире уже давно решена. Давно решена, за исключением экзотических примеров, то есть это не про нас.

        Итак, прежде чем посмотреть на гуманитарный образ белоруса и белорусской культуры с точки зрения туризма, надо прояснить, как минимум, понятие туриста.

Турист, разумеется, не путешественник и в качестве понятия слово появилось именно в западноевропейской культуре. В таком контексте только и представляется его рассматривать. Путешественник же совсем из другой культурной среды – идет сам по себе, он именно осваивает пространство, последовательно продвигается по нему. У него есть четкая программа, серьезная продуманность действий, ответственная мотивация. Самое главное – приоритетной целью путешествия не является отдых. К примеру, взять Конюхова. Он явно путешественник. Зачем он это делает – непонятно. Ну, путешествует бородатый мужик-фрик, плавает в одиночестве на лодке, рисует какие-то картинки, делает записи. Зачем?! – загадка… В современном мире такой чудак выглядит странно и притягательно, но к этому уже все привыкли. Сейчас нечего открывать и – по большому счету – некуда путешествовать. В литературе такой стиль поведения называется графоманией, но в наше время рерайта и копирайта, Конюхов привлекает огромное внимание, это представляет интерес. Правда, ненадолго: его встречают на причале журналисты, он им что-то бормочет…

На поверхностный взгляд, путешествие может напоминать дикий туризм, но это совершенно не так. Дикий турист имеет очень неустойчивый статус: дикость здесь очень регулируемая и всегда можно вернуться в цивилизацию. В Крыму, на «Зеленке», если закончилась еда, «индейцы» идут «на аск» (от англ. «to ask» - просить, спрашивать), по-русски – побираются. Иными словами, от голода не умрешь, путешественник – умереть может, кругом враги.

Путешествие надо планировать, туристический отдых – нет, в путешествии не может быть «горящего тура», в туристическую поездку можно отправиться просто утром решив, что надо сменить обстановку, выключить внимание, выспаться. В путешествие нельзя отправиться спонтанно, но оно само непредсказуемо. Туристский отдых может быть спонтанен в своем начале, но содержательно предопределен извне, путешествие – дано, туризм – задан. Ты можешь планировать отпуск, но не его содержание. В туризме нет импровизации, и вся непредсказуемость может свестись к несварению желудка или падению «Боинга». Второе, конечно, неприятнее, но может произойти и дома, так что с туризмом не связано. Везде обслуживающий персонал, автобусы, рассказы экскурсоводов, указатели, таблички, готовая еда, подогретая вода в бассейне, автоматчики в автобусе до Александрии, настырные домовладельцы в Симеизе, завтраки, смотри сюда, смотри туда, стой там, иди сюда…

Иными словами, туристическое место – это подготовленное для незнакомца пространство. В том числе и в гуманитарном смысле подготовленном. Что же это значит? Ключевое слово здесь – в отличие от хозяйственного подхода – будет не «пространство», а «незнакомец». И здесь у белорусов начинаются проблемы намного более серьезные, чем бедность. Ведь построить гостиницу могут и китайцы или арабы из Катара, а вот уметь себя вести, быть тактичным, понимать себя и окружающий мир в широком контексте… в общем, тут дело не в деньгах.

Быть адекватным к туристу в гуманитарном смысле – это понять другого, чужого тебе, иногда разговаривающего на непонятном для тебя языке человека и сделать твой, тебе родной мир для этого человека удобным и комфортным. Что бы кто ни говорил, повесить табличку или поставить туалет в общественном месте – это не значит подстраиваться под кого-то, нагнуться или подстелиться, а всего лишь быть гостеприимным.

И в этом смысле невероятно удивительными выглядят названия станций в метро, а в особенности аргументация чиновников-филологов Академии наук. Оказывается, станции метро не транслитерировали обычным способом с помощью всему миру понятного латинского алфавита, а использовали специальную белорусскую латиницу. Понятное дело, что ее читать никто не может: ни белорусы, ни иностранцы, никто. Но это даже во-вторых, а во-первых, самое главное – это реакция чиновников и чиновников-филологов на возмущение людей. Главный инженер минского метрополитена элементарно все свалил на какую-то комиссию в Академии наук. Мол, я – не я, и лошадь не моя, а сани сами едут. И кажется, что номенклатурно он прав, что он технарь, что и по-русски он, может быть, с трудом. И я его понимаю, что это не царский инженер-строитель, владевший тремя иностранными языками, умевший танцевать и имевший представление об оперном репертуаре. Но даже если так, пусть человек не образован, пусть путает каперсы с памперсами, но здравый смысл же должен присутствовать. Ведь bon sens не требует образования: как музыкальный слух, он может либо быть, либо не быть. Это же не та ситуация, когда кочегара спрашивают о тонкостях политонального наложения у Бриттена или председателя колхоза – о нюансах цветопередачи Караваждо. Это же просто табличка в метро! Просто подошел, прочитал, ничего не понял и сказал: ребята, фигня какая-то получается – метро строили не для филологов, а для людей. Давайте тогда надписи на туалетах тоже обозначим как-нибудь, а как – никому не скажем. Ну и что с того, что все оконфузятся, зато – национальная гордость не пострадает.

Дальше выступают сами филологи с аргументацией более эмоциональной, лживой и одновременно хамской. Вся она сводится к тому, что белорусская латиница – это наше наследие, а кто нам в наследии отказывает, сам дурак. И действительно, с этим шрифтом, к примеру, выходила «Мужицкая правда». В позапрошлом веке, но это не беда. Мало того, что сейчас есть как минимум три грамматики белорусского языка, так надо еще, чтобы было несколько письменностей. Но никому и в голову не приходит, что эта газета могла выходить с белорусской латиницей только потому, что люди могли читать эту газету. Давайте трезво смотреть на вещи, а не залив глаза каким-то настоем подвальной пыли спецхранов и вырвани не желтых, но изжелтевших газет. Издайте хотя бы одну газету, хотя бы один ее номер таким способом сейчас – и вы поймете, чем живут люди, и чем живете вы. И надо понимать, что можно очень ценить все филологические тонкости и ходить в музеи, читать Эмпедокла и слушать Вагнера, и – одновременно – понимать, что просвещение и идеология должны быть однозначны, а мир частично живет в некотором усредненном, нивелированном общем пространстве, где туалет (и все, кроме идиотов, это знают) – это помещение для определенных гигиенических процедур и где пишут на стенах маркером, а не операционная, где режут кроликов…

Или вот кандидат филологических наук утверждает, что «…белорусская латиница не искажает белорусских названий, она передает именно то название, которое звучит…» А вот это уже либо сознательная ложь, либо профессиональная неадекватность. Любой лингвист знает, что буквенные обозначения очень условны. Это даже не надо доказывать на высоком теоретическом уровне: любой человек понимает, что звуков всегда больше, чем букв алфавита. Значит, любой алфавит, даже русская кириллица для русского языка, не может быть до конца адекватен, какие-то звуки неизбежно должны передаваться либо сочетанием звуков либо подразумеваться без графического обозначения. Скажите это евреям или арабам, что кириллица больше им подходит, потому что у них нет букв для гласных звуков. Или идите к китайцам. Письменность в данном случае всего лишь результат договоренности между людьми, а не какое-то соответствие чему-то объективному, к которому мы можем в той или иной степени быть приближены или удалены.

Самое смешное и горькое заключается в том, что в той же статье другое светило нашей филологии говорит в точности противоположное: «Можно репрезентовать материал, составленный на любом абсолютно языке, переведя из своей системы знаков (это неважно — кириллица, арабица, деванагари) на стандартные, привычные латинские буквы». Здесь в имплицитном, свернутом виде содержится утверждение, что все алфавиты в некоторой степени условны (что верно), но зачем тогда использовать понятный только десяти человекам филологической кафедры алфавит – неясно.

Но это только на первый взгляд непонятно, а потом все прямым текстом объясняют: «Это просто проблема культуры человека и проблема отношения к тем людям, чью страну он посещает».

Но вот приезжает турист, который не знает, не хочет и не будет вдаваться во все тонкости этих внутрифилологических дискуссий, всех этих партийных траекторий книжночервячных исползновений между теми, кто признает наркомовку, и теми, кто признает тарашкевицу, кто говорит «отпуск», а кто «вакация»… Туристу надо в туалет, поесть, поспать. А ему говорят: «Это просто проблема культуры человека и проблема отношения к тем людям, чью страну он посещает». Турист говорит, я хочу принять душ, а ему говорят: скажите это по-белорусски. Он говорит: мне нужен медпункт, а видит не международную табличку в виде красного креста, а, скажем, березовый банный веник. Он говорит: что за ерунда. А ему отвечают: наши предки все проблемы лечили баней, но если вы не уважаете нашу страну и культуру, то мы всегда готовы предложить вам платные услуги… Или на указателе туалета нарисована лопатка и участок дерна… наши предки… но если вы не уважаете… то это ваша проблема… ах, что с вами… да, я  вижу, что это уже не проблема, вы уже атаман…

Разумеется, это все утрирование, но логика этих ученых людей именно такова. И не только ученых. Эта так детально расписанная проблема фундаментальна для нашей культуры и проявляется во всех сферах. Кругом враги, но мы им покажем, они, конечно, умнее и машины у них лучше, но все равно они дураки. Мы самые талантливые на свете и в космос первые полетели, а они нам войну проиграли, души у них нет и думают только про деньги…

Это, конечно же, полная чепуха и ничего страшного в этом нет. Такая стереотипизация есть везде. В немецких анекдотах австрийцы выступают структурно такими же персонажами, как у русских чукчи. В героических стереотипах среднестатистического шотландца он предстает гордым закаленным горцем, а англичанин – жалким алкашом. Проблемы начинаются тогда, когда люди не замечают этих стереотипов, не могут их отрефлексировать и в публичном пространстве они впадают в серьезный дискурс.

Из массы примеров чисто белорусского хамства можно взять оперные постановки Михаила Панджавидзе. Сразу же хочу оговориться, что с большим уважением отношусь к режиссеру и белорусской опере в целом. И принципиально не обращаю внимания на художественную составляющую, потому что это для отдельного исследования.

Меня же сейчас интересует турист. В целом за последние годы музыкальный уровень театра вырос, жизнь в этом культурном пространстве стала разнообразнее, появилось много замечательных молодых артистов. И вот приходят люди на «Седую легенду». По сюжету там казнят, скажем так, патриотов, им предлагает ксендз поцеловать крест, они отказываются. Замечу, что логика сюжета не требовала этого целования, значит, католический священнослужитель введен специально. Можно подумать, что патриоты не целуют крест, потому что атеисты, но это не так: перед повешением они шепчут молитвы. Все ясно: католики, Запад, враги. Эта идеологическая связка понятна и омерзительна одновременно. В Белоруссии 20 процентов католиков. И если не у нас, допустим, а в России католицизм может восприниматься как что-то далекое и экзотическое, то в западной Европе это очень мощная и аутентичная традиция, пронизывающая все сферы культуры. Ни один европеец это кроме как оскорбление не воспримет, тем более – это важно – что эта сцена не была фундирована художественной логикой повествования, а чисто идеологически.

В «Набукко» на сцену проецируются надписи швабахерским шрифтом, а потом уже, когда по ходу действия Навуходоносор принимает монотеизм, шрифт меняется на надписи на иврите. А когда ассирийские войска по сюжету убивают евреев, то появляются проекции фотографий немецких овчарок в фашистских шлемах. Как ни странно, возникает точно такой вопрос, как и с надписями в метро: а это что за ерунда? В «Набукко» действительно есть момент религиозного преображения, когда Навуходоносор из политеиста превращается в монотеиста. Более того, эта опера написана в контексте христианской культуры, а значит – предполагает обращение не просто в монотеизм, но в христианство. Чего там точно нет, так это проблемы холокоста. То есть опять же судьба и логика этой оперы не заключает в себе проблемы страдания евреев в XX веке, но они присутствуют. Причем виноваты опять немцы. Итак, логическая реконструкция такова: это опера о холокосте? – нет! Сейчас актуальна проблема холокоста? – нет! Зачем там это? Опять же идеология.

Немцы давно раскаялись. Да и виноваты не только они. И все это на Западе понимают, давно раскаялись публично. Европейцы сами ужаснулись от того, на что способен просвещенный (как они легкомысленно считали) человек. И это очень серьезная тема, чтобы так легкомысленно о ней говорить. Помимо того, что такая легковесность оскорбляет не только немцев, но и самих евреев, так это еще пошло и вульгарно. Да и в целом ни к чему. Но сам Панджавидзе говорит, что его критикуют только завистники. Видимо, он безупречен.

А ведь важно понимать, что если Евгений Онегин будет читать письмо Татьяны, сидя на унитазе, а Борис Годунов выйдет петь арию в фуфайке и кирзовых сапогах, то это может оскорбить только эстетический вкус. Но если ассирийский Набукко связывается с фашистами, да еще и не к месту – то это оскорбит самого человека, это внехудожественный момент.

А ведь пора научиться говорить с другими. Посмотреть хотя бы на комментарии к статьям в «Frankfurter Allgemeine Zeitung» – они все аргументативны, развернуты и уважительны к оппонентам. А у нас под списком служб на Рождество на третьем комментарии уже были оскорбления, и постепенно тема вырулила на привычную и примитивную политическую колею.

И еще можно добавить: не надо так быстро ходить по улицам с мрачными лицами, как «духи» в казарме. Просто потому что турист не только не прочитает наших надписей, но ему даже не у кого будет дорогу спросить.