Немецкие школьники знакомятся в Минске с историей Холокоста

Иметь личный замок в Беларуси невозможно. Не только потому, что многое разрушили, но после горячки 20 века оглянулись, и оказалось, что и владеть некому. Вовремя ретировавшиеся Радзивиллы, правда, предлагали выкупить свой замок в Несвиже, собрать коллекцию, но не договорились. Зато когда продавался на аукционе аутентичный гарнитур, то не смогли, по слухам, снарядить делегацию. Так и остались подлинными в замке паркет да кафель.

Итак, оставшиеся замки не продаются, но всегда хочется ими владеть. Поэтому нувориши девяностых в срочном порядке стали скупать участки размером с футбольное поле и строить страшных монстров с терракотовыми черепичными крышами, как в Тюбингене. Я помню, что некоторые из этих непонятно откуда всплывших людей не могли даже объяснить, что они хотят. Это я помню из детства, как обсуждался с моим отцом один нелепый архитектурный проект. Его неряшливо и нахрапом строили четыре года, шумно вселились, а на следующую зиму лопнула одна стена. Ее сшили скобами и зацементировали, как угрожающе накренилась башня. Ее подперли, но под террасой с железобетонными балясинами весной всосало фундамент. В эту каверну влили несколько бетономешалок, но сзади дома поехала вниз черепица… Когда хозяин разорился, дом продали по цене участка, но на стадии обсуждения проекта, я помню, он повторял одно: «Хочу вот эти вот забабурины чтобы были, башенки там…» Больше он ничего сформулировать не смог. Уверен, что именно те, кто не может говорить, не могут ничего построить, а не наоборот, как уговаривал советский кинематограф. Мол, мы говорить не умеем, но зато – они так говорят – работаем руками, а не языком. Мол, они творцы, а все остальные только болтают. То, что построили молчаливые люди, очевидно.

В Германии ситуация кардинально другая. Так же и в том смысле, что до сих пор можно купить замок. Примером этого и является замок Цайль.

Он расположен в той части Баден-Вюртемберга, где нет автобанов. Обычная дорога в два ряда, пьядно извиваясь с таким же сонливым эффектом, как маятниковые покачивания гамака, почти незаметно поднимается, если ехать от Бодензее, к бугру, на котором Цайль расположен.

На стоянке можно оставить автомобиль и пойти вдоль оборонительной стены. С высоты хорошо видны окрестности. В сам замок не пускают, хотя можно снять комнату.

Есть еще вариант: один раз в год владелец устраивает костюмированный бал – и тогда можно запросто прийти и участвовать в празднике любому, кто оденет костюм.

На территории есть даже своя автозаправочная станция. Примечательно то, что гулять можно везде, нигде нет заборов. Удивительное дело, но в самом ближнем Подмосковье я встретил радикально противоположную ситуацию. Есть одна деревня с бывшими генеральскими дачами. Потомки нарезали большие участки на маленькие – по четыре или шесть соток. Все это продали, как говорится, менеджерам среднего звена. Теперь эти богачи построили свои грацильные домики за четырехметровыми заборами и жарят курицу-гриль. В Цайле огорожены только олени.

Свободно идешь вокруг замка. С южной стороны все падает вниз, и открывается почти тирольский пейзаж: отдельно стоящие дома, витые полосы дорог и речек, поля. Только гор нет, Альпы виднеются совсем вдалеке – зато палитра совпадает.

Возле оленей завершается круг и, пройдя между двумя огромными соснами, оказываешься перед фасадом замка. Дорожки, газоны, статуи, фонтан.

Оказавшись на открытой площадке, удивительным оказывается то, что здания организованы так, что нет ветра. Хотя по опыту, он обязательно должен быть, как только забираешься на вершину горы. Но здесь здания построены так, что на открытой площадке остается только перспектива и солнечный свет.

Пройдя мимо фонтана через арку, оказываешься во внутреннем дворике с еще одним фонтаном. Это сложная композиция с охотничьими сюжетами, из церковной жизни: внизу – собаки, ружья, вооруженные люди в народных костюмах, наверху – Божья Матерь. Впрочем, это вовсе не мешало в другом месте поставить статую Артемиды. В целом, тема охоты в Цайле проведена настойчиво, но без пафоса.

В нескольких местах – входы в здание: красивые черные кованые двери. Еще через одну арку – хозяйственные постройки, автозаправка, появляется рельеф.

К основному зданию пристроена небольшая католическая церковь в стиле обершвабского барокко: та же сдержанная пленительность. Там, где итальянцы обязательно что-нибудь нарисуют, швабы оставили белые стены. И опять тот же удивительный оптический эффект: эти стены не становятся фоном, а бесцеремонно заглушают все эти полуобнаженные, в ярких однотонных тканях, тела. Если любое другое барокко нарисует притягательное тело или хотя бы добавит какую-нибудь розовую краску, то здесь эти тела стушевываются этим пронзительным светом. Видимо, там, где итальянцы хотят еще больше увлечь, швабы всегда хотели напомнить о Боге. Своего рода вариация на тему платоновской пещеры: тела, как тени, видны хорошо, но на слепящий белый свет смотреть невозможно. Привычное барокко видит Бога в телесном воплощении и поэтому все заполонено телами, они буквально наваливаются друг на друга, а насыщенные и яркие краски без перерыва сменяют одна другую, как звуки органа сливаются под потолком храма, словно никак не могут отзвучать, хотя органист уже отпустил клавиши. В обершвабской же версии есть та же пленительность, но присутствует и разделение на два мира: мол, про телесность мы все знаем и хорошо к ней относимся, но все же, все же…

Такие мысли неизбежно приходят в голову, когда заходишь в церковь, но когда выходишь, словно оказываешься в другом портале. Опять естественный свет и отсутствие ветра. Поют птички и их, как всегда, не видно. И после такой прогулки остается странное ощущение: вроде бы не был в музее, не видел экспонаты, церковь не самая значительная, про оленей вообще не стоит говорить, но чувствуешь себя одновременно взбодрившимся и сонливо. И все это накладывается на желание перекусить. В общем, каким-то образом это место все равно оказывает какое-то странное терапевтическое действие. Глупость, конечно, но, может быть, потому, что здесь нет заборов.

Часто в таких приватных оленьих стадах есть обязательно белый. На Пфендере он тоже был изгоем, держался в стороне: пока все остальные ели, олень привычного цвета старался белого отогнать в сторону. В Цайле у белого оленя не было конкуренции, но он все же держался в стороне, словно неизбежно и без других понимал свою особость.