Мы снова ехали по пыльным дорогам, по территориям, принадлежавшим племенам цамай. Я понимал, что начинаю уставать от страны.  Без сомнения, здесь чрезвычайно интересно, но усталость приходит всегда, когда, укладывая на одну чашу весов увиденное, а на другую – пережитое, видишь, что вторая чаша перевешивает.

Остаток дня провели в пути по редколесному бушу. Опять пыль, опять дети, бросающиеся наперерез джипу с криками: «Ю, ю, ю…» На каком-то перевале встретили растаманов в их традиционных белых одеждах и желто-красно-зеленых беретах. Они шли по обочине дороги и, увидев нас, приветственно замахали руками. Растафарианство – это одно из религиозных учений, которое призывает всех черных вернуться обратно в Африку, а точнее, в Эфиопию. Только здесь можно спастись от влияния индустриального мира, от скопища пороков и бездушия, создать  новый мир света, добра и тепла. Растаманы позвали нас заехать к ним в деревню, мы согласились.

Но, пробыв там не более пяти минут, поспешили убраться восвояси, потому что даже этого короткого времени хватило, чтобы понять: видение нового мира постигается  посредством чрезмерного курения марихуаны и употребления более сильных наркотиков. Я убежден: лучшее, что  дошло до нас из растафарианства - это регги и музыка Боба Марли, которого растаманы считают Богом. Пусть бы так и оставалось.

Приехали в Джанку - маленький городок. Ночлег там мало чем отличался от предыдущих.  Минимум удобств, но все же лучше, чем в других ночлежках, и хуже, чем под открытым небом в джунглях.

Если я скажу, что на завтрак снова был испанский омлет, то вряд ли удивлю тех, кто читает этот рассказ сначала. Мы даже уже не вспоминали о том, что вода в кранах может быть горячей, поэтому, взбодрившись холодным душем, собрались в путь.

Сегодняшним утром все были несколько напряжены: предстояло ехать в племя мурси. Чего только о них не написано на бесчисленных страницах интернета! Самое страшное, что о них говорят, это то, что они  людоеды. Жестокие и хитрые. Среди них есть колдуны и ведьмы, и, более того, некоторые фаранжи даже пропадают бесследно на территориях мурси. И в самом деле, по их внешнему виду вряд ли кто из европейцев скажет, что они милы, добры или хотя бы симпатичны. Мужчины племени могут до старости ходить нагишом (стыда в том нет), они обмазывают свои тела красками и глиной, на лысых головах, как правило, носят повязку, в которую вставляют большое птичье перо.  В одной руке мурси постоянно держат длинную палку, а в другой – автомат. Все тело мужчин, впрочем, женщин тоже, покрыто шрамами. Мурси специально немного разрезают кожу, втирают в разрез сок определенных растений и  пепел из костров, а иногда даже вставляют личинки насекомых. Когда раны заживают, на коже появляются узелки, их расположение создает узор, по которому будет определяться статус того или иного человека. Личинки же насекомых, вживляемые под кожу, выполняют еще и роль прививок от различных инфекционных заболеваний.

О женщинах мурси не написал только самый ленивый из тех, кто хоть одним глазком их увидел. Такое, право, не забывается. Одеваются они в козьи шкуры и местные домотканые полотна, оборачивая их вокруг тела. Из шкур делают специальную перевязь для ношения детей.  На их головах красуются коровьи рога, клыки бородавочников, жестяные кольца и все прочее, что может попасть под руку. Главной же особенностью этого племени является ношение губных дисков. Лет в 18-20 женщине под нижней губой делают надрез, посредством которого постепенно растягивают нижнюю губу, вставляя в нее глиняный диск. Диаметр его со временем может дойти до 30 см и женщине для его ношения придется насильственным образом лишиться двух нижних передних зубов. Получается так, что зубы вырвать проще, чем тарелочку подпилить. Но речь не о том: интересен  вопрос – зачем?

Одни утверждают, что таким образом издавна  уродовали женщин, защищая их от работорговцев. Вторые считают, что магические знаки, выцарапанные на дисках, спасают  мурси от злых духов, которые якобы проникают в их тело через рот. Третьи настаивают на том, что глиняный диск просто несет информацию о социальном  статусе этой женщины и ее репродуктивном потенциале. Как паспорт.

Но все эти версии рассыпаются в прах при первом же аналитическом исследовании.  Забегая вперед, расскажу, что следующей ночью после посещения племени мне приснился сон, в котором я был невидимой тенью одного из ангелов. Естественно, я был чернокожим. Я сидел в шалаше мурси и видел, как женщины возвращают к жизни погибших на войне мужчин. Они склонялись над их бездыханными телами и с губной тарелки сдували на них какой-то прозрачный порошок. Они словно дышали вместе  с погибшими: женщины живительным воздухом своего тела пытались заставить дышать своих мертвых мужей. И что удивительно, после их долгих усилий некоторые мужчины, убитые в недавнем бою, возвращались к жизни. Вот для чего женщины носят эти, как может показаться уродливые, тарелки. Но ни один мужчина мурси не назовет женщину уродливой из-за того, что  у нее оттянута нижняя губа. Он знает, что когда-нибудь придет час и только она сможет его спасти - в том ее великое предназначение. Во всяком случае, мне так приснилось.

Но до всего этого я додумался потом, а сейчас, когда я вышел из машины в деревне мурси, то первая мысль, пришедшая в голову, была примерно такой: «Бежать! Быстрее бежать, пока они не опомнились. Быстро запрыгнуть в машину, закрыть двери, отвернуться от окон, скрутиться в три погибели под капотом, чтобы только не слышать:   « Ю, ю, ю, ту быр, ту быр!». Чтобы только не видеть их прозрачные глаза, смотрящие насквозь. Чтобы только не чувствовать на своем теле прикосновения их рук. А для них потрогать фаранжи - верх блаженства. Они прекрасно понимают, что приехавшие люди – это единственный способ заработать легкие деньги. Для этого надо только заставить фаранжи направить на них фотокамеру, посчитать по звуку затвора отснятые кадры, потом умножить их число на два или на три быра (как сразу договорились) и получить заработанные денежки. Так вот, что я скажу: считают, складывают и умножают мурси, как оказалось, быстрее меня. Вот только сдачу давать не научились.  Но я, видимо, тоже когда-то был мурси - я попросил Дэвида быть моим кассиром: он –  человек, привыкший к расчетам в среде представителей малых народов, и заранее знает, где они могут схитрить или обмануть.  Я выдал ему сто быр и спокойно фотографировал мурси, а он, в свою очередь, так же спокойно рассчитывался с ними.

Мурси прекрасно знают, что о них говорят в мире. А в мире их считают кровожадными дикарями  и злодеями. Всему виной их внешний вид.  Но люди часто забывают, что человеческая красота – понятие абстрактное. Мурси просто другие. Их нельзя сравнивать даже с остальными племенами долины –  не то, что с нами. И, осознавая это, они сдвигают брови, хмурят лица, наносят боевую символику на тело, за что и получают по 2-3 быра за фото от фаранжи.

Мурси живут в шалашах из жердей и веток, которые покрыты шкурами быков и коз.  Народность эта очень малая: во всей Эфиопии их не более 5 тысяч человек.  У мурси нет централизованной власти, все проблемы решают и регулируют старейшины племен. Учитывая уникальность этой народности, правительство Эфиопии объявило земли, принадлежащие мурси, национальным парком Маго. Теперь на его территорию можно въехать, только взяв с собой вооруженного охранника. По сути, он не нужен. Хотя бы потому, что если вдруг встреча пойдет не в предполагаемом формате, то охранник не поможет и, более того, займет не вашу сторону. Но последнее время такого не случалось.

Мурси исповедуют анимизм. Они верят, что вся природа одушевлена и ею управляют духи и души умерших предков.  Из этого вытекает беспочвенность обвинений мурси в том, что они съедают умерших сородичей. Да никого они не едят - ни живых людей, ни мертвых!  И, оплакивая погибших, проявляют высшую форму сострадания. Именно они, кстати, и считают, что долина реки Омо является  частью Райского Сада, куда их верховный бог Тамму поселил первых людей. Сначала, по их  мнению, все люди (и черные, и белые) жили вместе, а потом рассорились и расселились.

Я ходил между шалашами мурси, разглядывая их быт. Скромно – не то слово. Убого. Грязно. Невыносимо тяжело даже смотреть. Тут на моей руке повисла девчонка лет десяти и стала настойчиво тянуть  меня к своему шалашу.  Я посмотрел в ее сторону и увидел, что девочка смотрит на меня глазами взрослой и опытной женщины. Боже, этого еще не хватало!  Я стряхнул ее руки, но она тут же повисла на мне снова.  Понимая, что она не отстанет, попросил помочь Дэвида. Тот резко отодвинул ее и грубо прикрикнул. Она тут же исчезла.  Я заметил, что немного поодадь стояла девушка  постарше и с интересом наблюдала за этим действием. Это была девушка-подросток с еще формирующимся женским телом. Ей еще не пришло время «украшать» свое лицо порезами губы, и я видел, насколько она красива. Я обратил на нее внимание своих товарищей. У кого-то нашелся браслет из блестящего металла со стразами, который ей и подарили. Девушка была счастлива: ее глаза сияли.  Она стояла, прижав к груди кулачки со сжатой в них «драгоценностью», и, казалось, вот-вот заплачет от счастья.

Мы продолжали барражировать по деревне. Но усталость от постоянного напряжения  снова валила с ног. Мы переглянулись и одновременно решили: «Пора сваливать». Мурси, почувствовав, что богатенькие фаранжи решили уезжать, с еще большей настойчивостью требовали продолжения фотосессии, предлагая уже по одному быру за кадр. Но продолжения не хотелось даже бесплатно. Забравшись в джип, мы сразу начали обрабатывать руки антисептическими средствами, успокаивать друг друга тем, что все обошлось, запивая свои слова доброй порцией эфиопского джина.  Мы отъехали от племени. Обернувшись, я увидел, что  мурси молча смотрят нам вслед. Они понимали, что мы никогда не вернемся. В стороне от всех стояла та девушка, которой мы подарили браслет. Она так и держала свои кулачки у груди, с благодарностью глядя  на удаляющийся автомобиль. Интересно, как сложится ее судьба? Пусть бы счастливо.

Я посмотрел на часы: мы пробыли в деревне мурси всего лишь15 минут, но эти минуты всем показались вечностью.

Люди готовы поверить во все, что угодно: в инопланетян, в снежного человека, в гоблинов, наконец. А понять то, что все они могут быть разными, отличными от других, не всегда получается.

Когда  выехали за пределы парка, попросили Дэвида остановиться: слишком велико было напряжение от увиденного. Мы вышли из машины и тупо смотрели на зеленые холмы, окружающие горный перевал.

Где-то там живут мурси. Казалось, самое тяжелое в этом путешествии было позади. Я подумал, если Создатель сделал эфиопов избранным народом, то надо очень хорошо помолиться, чтобы в следующей жизни, ежели таковая случится, не родиться эфиопом.

Вернулись в Джанку. Дэвид сказал, что знает, где можно вкусно пообедать. «Испанский омлет?», - дружно спросили мы. «Нет», - улыбнулся он и повел нас в лучший, по его словам, ресторан Джанки. Ресторан находился в полутора километрах от гостиницы, где мы остановились. Решили пройтись пешком. Дорог в городе как таковых нет. Есть направления, по которым двигаются редкие автомобили и гужевые повозки, перевозящие дрова  и какую-то утварь.

Вдоль дороги установлены ларьки, торгующие всякой полезной всячиной, в том числе и чатом – энергетической травой.  На перекрестках установлены социальные рекламные щиты с правилами дорожного движения, рисованные местными художниками.

Заведение, куда привел нас Дэвид, на ресторан явно не тянуло: так, маленькое придорожное кафе. Зато тут нам предложили жареную курицу с картофелем фри и полюбившийся всем  микс из свежих фруктов. Лакомство, что и говорить. Курица была жесткой, но вкусной. По - видимому, ее выращивали на заднем дворе этого кафе и никогда не травили бройлерными добавками. Цены в «самом лучшем ресторане» были просто смешными, в наших краях за эти деньги можно рассчитывать только на легкую закуску. После обеда я решил пройтись по городу, посмотреть, чем торгуют в местных лавочках, а заодно купить пару батарей в фонарик.

Я был единственным белым, который шел по улице южного эфиопского города, но на меня практически никто не обращал внимания: торговцы не зазывали в свои лавки, дети не выпрашивали «ту быр», я не ощущал никакого дискомфорта или опасности.  Купил батарейки и, плутая по нешироким улицам, вышел на базарную площадь. Среди разномастного мусора прямо на земле после окончания торгового дня  спали люди.  Ко мне подошел мальчонка лет пяти, и очень старательно и медленно  выговаривая каждую букву незнакомого языка, произнес: «Do you speak English?»  У меня неплохая ассоциативная реакция: я вспомнил, как сам был мальчишкой такого же возраста, а моя старшая сестра, уже учившая в школе английский язык, хвасталась передо мной своими успехами. Она так же старательно выговаривала эти слова, в те времена не имевшие глубокого смысла,  а я так же медленно их повторял. «What is your name?» - продолжал выдавливать из себя мальчишка и, не дожидаясь ответа, продолжил: «Mister, please, buy me shoes…» У меня хватило сил не рассмеяться: дежа вю, причем практически везде. Я нащупал в кармане несколько конфет и какие-то мелкие эфиопские деньги. Я отдал их мальчишке, потрепал его по лысой голове, повернулся и пошел в сторону отеля. Что это, равнодушие? Или нежелание купить человеку обувь?  Ведь ценность денег, которые  были бы потрачены на покупку, для меня и для эфиопского мальчика несоизмерима.  Ведь я бы даже не почувствовал потери этой суммы. Неужели жалость – это настолько избирательное чувство, что может управлять нами?

Чем дольше длилось путешествие по Эфиопии, тем явственней и четче я осознавал, что мне все больше хотелось избегать любого контакта с местными людьми. Тот цинизм, который  присутствовал во мне, как я считал, в допустимой концентрации, становился жестким и холодным, словно лед.  Я не понимал, как может цивилизованный мир допустить наличие бомжей внутри объекта мирового наследия ЮНЕСКО, коим признан юг Эфиопии. Почему при таком развитии земледелия и скотоводства деревенские люди живут хуже городских, в то время как городские живут хуже некуда?  И почему главное занятие большинства детей  Эфиопии не учеба, а  попрошайничество?

Наутро мы уехали из Джанки и направились в сторону Аксума, где живет народ консо. Там, у деревни Гаргесие находится ущелье, знаменитое песчаными  башнями, сформированными потоками воды. Когда смотришь на эти башни, то фантазия подсказывает: они похожи на небоскребы Манхеттена или на фантастическую страну из фильмов Лукаса. На входе в деревню нас уже ждали. Только парализованные, если таковые были среди местного населения, не встречали нас у ущелья. И стар,  и млад с надеждой высматривали среди нас потенциальную жертву, из которой можно было бы выудить хоть немного денег.

Дети консо, обступившие нас, наперебой кричали: «You, you, you… I am hungry… Give me money… photo, mister, only one byr… please, I am student, I don’t have dictionary… Give my money». Они облепили нас со всех сторон, дергая за руки, протягивая ладошки и глядя страдальческими глазами.

Кто-то из нас вспомнил великую актрису Фаину Георгиевну Раневскую. После выхода на экраны комедии «Подкидыш» ее повсюду преследовали московские мальчишки, выкрикивая на бегу фразу из понравившегося фильма: «Муля, не нервируй меня». Раневская, когда терпение заканчивалось, поворачивалась к ним и нежно говорила: «Пионэры, идите в жопу!» Стыдно, но те же самые слова хотелось сказать и нам. Я вспомнил хамеров, гордых и свободолюбивых, которые никогда, наверное, не снизойдут до подобного унижения. Среди толпы я заметил старика. Он, пожалуй, единственный из всех ничего не просил и имел меньше всего шансов заработать хоть что-то. Я подошел к нему.

Отвел в сторону ущелья, всунул в его сморщенную ладонь помятую десятибыровую купюру и сделал несколько снимков. Старик смотрел на меня усталыми глазами, пораженными молочной катарактой. Он стоял, опираясь на палку, на краю глубокого ущелья, и о чем он думал, только Богу известно. Если абстрагироваться, то можно представить, что кроме нас здесь никого не было. Я оглянулся. Из толпы детей на меня смотрела маленькая девочка с чудесными чертами лица и головой, похожей на одуванчик. Я подозвал ее, она осторожно приблизилась. Сняв с себя красную бандану, я повязал ее на шею девчонке. Она посмотрела на меня и улыбнулась.

Я подумал, что Эфиопия похожа и на того старика, и на эту девочку. У нее тяжелое прошлое, но она не лишена будущего. И отсутствие во многих ее регионах электричества, водопровода, асфальтированных дорог и прочих благ говорит лишь о том, что цивилизация не очень - то желает тут приживаться. Беднейшая Эфиопия на редкость богата историей. И ей есть откуда черпать интеллектуальный материал для своего развития. Эта страна проверяет людей  на прочность, давая им возможность переоценить свою жизнь и понять, наконец, что сострадание к людям - это дар Божий, а не одолжение, а мир  гораздо многообразней, чем они  полагали ранее.

Мы вернулись в Аддис-Абабу.

До вылета из страны оставалось еще двенадцать часов. Мы заселились в отель в центре столицы. Из окна номера открывался прекрасный вид на грязную улицу. Над серыми домами висела такая же серая пелена тумана. Ехать  на обзорную экскурсию не хотелось. В отеле был свет, горячая вода, чистая постель, внизу – ресторан с каким-то выбором блюд и хоть черепаший по скорости, но все же интернет. Но это уже было неинтересно.

Я стоял у окна и вспоминал высокий обрыв у  реки Омо и мальчишку, слетающего с него, словно на крыльях.

Мне снова захотелось туда.