«В Италии простой человек, который работает на заводе, может оказаться фанатом Ротко»
– Конечно, делаешь «медальки» для себя и только потом думаешь, будут ли они нужны и кому их показать. Но когда Толя просил, я соглашался, а потом уж лепил и отливал – вот бронза и камень, это выставочный экземпляр… А так… у нас никому ничего особенно не надо.
Лет 10–12 назад была большая выставка в музее, тогда собирались закупать медали, керамику, но так ничего и не купили. А в Италии на Рождество 2005 года я показал около 30 живописных работ и несколько скульптур, и практически все и продалось.
В Италии в каждом доме есть произведения искусства. Я бываю в этой стране в гостях, живу в маленьком городке. Однажды мы поехали целой компанией в Милан, на выставку. Люди собрались простые: один работает на заводе, другой слесарь, был среди них доктор. Ехали в автобусе. И один с виду совсем обычный дедушка мне говорит: «Я фанат Ротко!» И такое слышишь от многих людей, они разбираются в мировом искусстве! Человек, который работает на заводе, собирает авангард!
Приехали на выставку, смотрим афишу: Малевич, Кандинский, Шагал. А имени Филонова нет, хотя его полотна в экспозиции были – подальше, но в хорошем зале, с хорошим освещением. Он тогда не продавался на Западе и не был известен. Как им понравилось, как они возмущались, что Филонова нет на афише, и как переживали, что не знали его раньше!
Мы много ездили, смотрели и Ван Гога, и современные объекты. Повторюсь, по роду деятельности никто из нашего окружения не связан с искусством, но отношение к культуре у людей совсем другое. Я потом им альбом Филонова подарил, они очень были рады.
А у нас и профессионалы могут не знать этого художника.
Итальянцам нравятся мои работы, но не всегда можно предугадать, как они оценят картину.
«Анатолий Белый хотел, чтобы осталась память о великих белорусах»
– Серия медалей о великих белорусах сложилась у меня постепенно. В основном по просьбе Анатолия Белого. Барельеф Николая Ермоловича установлен в Молодечно, в присутствии местной администрации, общественности. Мне даже вручили грамоту за эту работу. Знаки, посвященные Светлане Белой, Борису Киту, хранятся в музее в Старых Дорогах. Барельеф Василя Быкова я вылепил... Его отлили и установили на валуне, возле музея. Там огромный стоит валун… Ждали, что Быков приедет на открытие, но к тому времени он уже болел и не приехал. Вот медаль Филарета, вот Алесь Адамович… Всего их несколько десятков; и в музее, и в каталоге есть работы мои, но неподписанные. Толя медальки собирал, а автора мог и не знать. Хотел, конечно, чтобы это было о великих белорусах. И фразы на моих медалях он сам придумывал.
Пока не очень понятно, что будет с музеем. Сейчас все остается в семье, ведь это частный музей. В настоящее время жена и дочь Анатолия Белого занимаются домом, коллекцией, но что будет дальше – неизвестно… Очень хочется, чтобы в музей приходили люди.
«Нельзя мешать среднему классу, это – основа общества»
Грамоты и должности меня никогда не волновали. Друзья меня знают, этого достаточно. Я всем художникам говорю: если не продается, отдавайте, пусть работы будут у людей. Знаки, картины – пусть повесят где-то, пусть люди смотрят. Потому что это при жизни важно что-то «иметь», а потом никто ничего и знать не будет. Несколько лет у нас работала международная благотворительная организация Lions. Многие творческие люди объединились, выставлялись за границей, выступали с концертами и заработанные средства отдавали в детские дома, больницы. По инициативе норвежского отделения даже построили центр социальной помощи в Партизанском районе и торжественно его открыли. Можно было бы оформить интерьер картинами, но дело застопорилось. Хотя все, кто хотел помочь, могли участвовать. Отделений у Lions было 12, сейчас осталось меньше. У нас ведь средний класс тоненький и небогатый, но он-то и должен быть основой, если не мешать, не останавливать.
«Всегда хотел быть художником!»
– Сейчас мне интересно вернуться к живописи. Я начинал с лепки, с керамики и только позже стал писать. После школы в 1971 году пришел на работу в реставрационную мастерскую; мы тогда много ездили по Беларуси, восстанавливали лепнину, работали с красками, эмалью, глазурью. Это, кстати, очень вредно, как лакокрасочное производство. Сейчас керамисты тоже используют краски, в составе которых содержатся тяжелые металлы, свинец.
В мастерской работал Аркадий Шпунт (сейчас возглавляет отдел реставрации в Национальном художественном музее), а потом я познакомился со скульптором Леонидом Зильбером. Его знают по работам на станции метро «Фрунзенская», на фасаде Музыкального театра. Они и стали моими учителями, мы до сих пор дружим.
Папа мой был шофером, рабочая семья, но я мечтал быть художником! Первая работа была абстрактная, такая свободная… Леня посмотрел и сказал: «Найди 100 рублей и отлей из бронзы». Смотрю фотографии и думаю, что сейчас так бы уже не сделал. Такой был отвязный… Леня и Аркаша мне говорили: иди, иди учись. И я пошел сначала в профсоюзную студию. В театрально-художественном институте закончил отделение декоративно-прикладного искусства, занимался керамикой, много лепил. Уже заканчивал 2-й курс и собрался переводиться на скульптору: мне казалось, что это настоящая высота, каста… Анатолий Аникейчик посмотрел мои работы, сказал: «Ну, готовь документы». Но перейти на другое отделение все-таки не получилось, и, может, это хорошо.
Скульпторам было потом очень тяжело, а я ни у кого не просил заказов, но выжил, работал и не ушел из искусства. В 90-е годы занимался керамикой, барельефами, бижутерию сдавал в салон – и не пропал.
Сейчас мне интересно писать, вот и весна скоро начнется. Буду писать для себя, меня влечет, когда находишь лицо, образ… Пока не испортишь пару раз, голова не работает, потом уже включаешься. А если вышел из нужного состояния – все потеряно... Поэтому надо настроиться. Живопись я в интернете не выкладываю, работаю для себя, купят так купят. Я – художник!