Мы снова двигались в южном направлении, все дальше и дальше отдаляясь от цивилизации.  Когда автомобиль проезжал мимо каких–то маленьких селений, из хижин и шалашей выскакивали дети и с криками: « Ю, ю, ю…», – начинали плясать у дороги, выпрашивая у проезжающих конфеты или  мелкие деньги.

 

 

Вдоль дорог виднелись поля, засеянные злаками и сахарным тростником. В середине дня мы приехали в городок Турми, где был базарный день племени хамеров. Мы уже видели из окон, что по улицам городка ходят полуодетые люди в шкурах каких-то животных. Некоторые мужчины были вооружены автоматами. 

Выходить из джипа, если честно, не хотелось. Но Дэвид  объяснил, что, в принципе, нам ничего не грозит: хамеры не воспринимают фаранжи как серьезных соперников. Но безнаказанно ходить по рынку и фотографировать их они не позволят. С ними надо договариваться: одно фото – 2 быра, и проблем не будет. 

Мы вышли на базарную площадь. Первые минуты в окружении хамеров оказались шокирующими. На какое-то мгновение показалось, что мы попали в ловушку, из которой нет выхода.

Но люди на площади обращали на нас минимум внимания: ровно столько, сколько мы обращаем на столбы, чтобы не столкнуться с ними. Они о чем-то негромко говорили, собравшись в небольшие группы, очевидно, по племенному признаку. На серой земле был разложен товар на продажу и для обмена. Женщины, щурясь от солнца, сидели возле него на выцветших козьих шкурах. Их лица были спокойными и умиротворенными. Я уже корил себя за сравнительную оценку их внешнего вида и степени опасности. Я подошел к женщинам,  которые, как мне показалось, уже закончили торг и собирались уходить.

Я протянул одной из них однодолларовую купюру и начал объяснять, что, мол, один доллар соответствует 12 бырам, и не позволила бы она сфотографировать ее шесть раз. Женщина вертела в руках купюру, а я понимал, что она ее видит впервые.

Она обернулась в сторону своих подруг, показывая им доллар, и молча спрашивала у них, чего хочет от нее этот фаранжи.  Сейчас я понимаю, каким дураком выглядел в их глазах, но тогда я терпеливо ждал ответа. Проходящий мимо мужчина - хамер, опоясанный патронташем, остановился и спросил у меня, в чем проблема. Я и ему объяснил, что готов заплатить этой женщине за шесть снимков один доллар, который равнозначен двенадцати  бырам -  как предупредили  заранее. Мужчина кивнул, достал  пятибыровую купюру, поменял ее женщине на мой доллар и сказал ей, что этот фаранжи хочет сделать несколько снимков. Но в этот момент она мгновенно преобразилась: грациозным движением ловко выхватила из его рук доллар, отдала ему его мятые быры,  а на меня посмотрела так, как будто только что поднялась не с пыльной земли, а, хлопнув дверью, вышла из Bentley. Я  успокоился: люди как люди.

Чуть позже нам предложили за небольшую плату съездить в деревню племени хамер и посмотреть на национальный обряд этой народности - прыжки через быков. Хромой проводник из местных взялся отвезти нас туда.

Отъехав от городка километров пять, внедорожник свернул в буш и, петляя между невысокими акациями, вскоре уперся в непроходимые заросли высоких трав: дороги дальше не было. Хромой предложил пойти дальше пешком. Помянув Ивана Сусанина добрым словом, пошли за хромым. Разноцветье трав весеннего буша радовало глаз, но продвижение по нему,  по сути в неизвестность, немного напрягало.

Кто знает, что там?  И как нас встретит племя? Это был первый контакт с аутентичным эфиопским племенем, причем на его территории. Наслушавшись, насмотревшись и начитавшись всяких историй про дикие африканские племена, про местных людоедов и колдунов, мы послушно шли за хромым в дебри буша, успокаивая, кто как мог, свои, как струны, натянутые нервы.  В стороне послышались перезвоны колокольчиков: хромой объяснил, что это идут те самые быки, через которых и предстоит прыгать местным удальцам. Появились и первые хамеры - мужчины с боевой раскраской, вооруженные автоматами и карабинами. Их лица были строги и, я бы даже сказал, суровы. Они обошли нас с обеих сторон  и сели  полукругом за нашими спинами, показывая, что путь назад без их согласия закрыт. Надо отметить, что все мужчины хамеры носят с собой маленькие стульчики. На амхарском языке их называют баркута. Мужчины почти всех эфиопских племен никогда не стоят, когда можно сидеть, и не сидят, если можно прилечь. Для того и нужен баркута: если надо присесть, он будет стульчиком; если прилечь - то подставкой для головы. И даже если его руки заняты: первое, что всегда берет с собой мужчина – этот самый стульчик.

Мужчины молча сидели поодаль, с интересом разглядывая нас. Хромой долго о чем-то договаривался со старейшинами племени: периодически они повышали друг на друга голос, решая явно какие-то спорные вопросы, скорее всего, финансовые. В результате переговоров выяснилось, что никто сегодня прыгать через быков не будет, но раз уж фаранжи пришли, то пусть заплатят немного денег, и женщины им станцуют, а если еще чуть-чуть добавят, то пусть и фотографируют, что хотят и сколько хотят. Сторговались на 50 быр с человека. Один из воинов, сидевший позади меня, встал и подошел ко мне. Его заинтересовала моя шляпа со вставленным ободком из шкуры бурчелловой зебры. Решив ее потрогать (не думаю, что взять), он протянул к моей голове руку. Я спокойно  отклонился и, перехватив ее, опустил вниз. И в тот момент, когда хамер решил осерчать, я ему улыбнулся. Он растерялся, этот красивый и сильный воин-хамер, и тоже улыбнулся мне. Этот не замеченный почти никем эпизод занял несколько секунд, но после него рухнула гигантская стена непонимания и подозрительности, построенная на обыкновенном человеческом страхе и, сознаюсь, элементарной трусости. В тот момент я понял, что никто - во всяком случае, в этом племени - не собирается нас убивать, а потом есть, или наоборот. Мы, по-видимому,  так же интересны им, так же, как они интересны нам, а если мы еще и немного заплатим – что же в этом предосудительного?

Тем временем женщины племени, вытащив откуда-то металлические дудки, похожие на южноафриканские вувузелы, собрались вместе и, напевая что-то наподобие боевого марша и притопывая при этом, начали двигаться друг за другом в разных направлениях.

 

У хамеров женщины очень красивы, очень стройны и чрезвычайно экспрессивны. Конечно, если они молоды и здоровы. А молодые и здоровые люди красивы у всех народов. 

 

Женщины хамер заплетают множество косичек, смазывая их природной охрой и  маслом. Из козьих шкур они делают юбки и всяческие накидки, хотя последнее время не пренебрегают и промышленными трикотажными майками. Из украшений носят все, что можно надеть на себя, а потом снять.  Бусы, браслеты, серьги они делают  из всего, что попадается под руку: из бисера, ракушек, орехов, сушеных плодов, жестяных пластин. А сломанные механические часы, например,  в качестве кулона – вообще мечта любой красотки. На шее женщины носят металлические кольца, указывающие на семейное положение и статус.

Если кольцо имеет рукоятку, отделанную кожаными сыровялеными лоскутами (ее называют биньере), – это означает, что его обладательница является первой женой. Количество же простых колец с декоративными насечками свидетельствует о порядковом номере женщины среди остальных жен. У мужчин тоже на виду его семейный статус: количество жен определяется по числу серег в одном ухе.

Звуки вувузел резали слух. Женщины продолжали танцевать, при этом жуя какую-то траву, и, кажется, были уже не с нами, а где-то между небом и землей. На спинах почти всех участниц танца виднелись кровоточащие раны, о происхождении которых я узнал немного позже. Мужчины же сидели поодаль и молча наблюдали за происходящим. «Будь что будет», - подумал я и, набравшись смелости,  пошел в глубь деревни. Говорят, что у зайца глаза расположены так, что он видит на 360 градусов. Медленно, стараясь не делать резких движений, я шел по деревне и, казалось, как тот заяц видел все, что происходит вокруг. 

Неподалеку на костре дымилось какое-то варево- женщины готовили для племени еду. Близко к костру подойти не разрешили, очевидно, опасаясь, что фаранжи может отравить пищу. Я подошел к навесу, под которым, укрывшись от солнца, сидели немолодые женщины с маленькими детьми.

Некоторые дети спали, прикрытые клетчатыми пледами,  что, впрочем, не спасало их от надоедливых мух. Малыши, как и взрослые, с самого рождения тоже носят амулеты-украшения. У мальчишки, которому от роду было не более года, на шее висели бусы, сделанные из колпачков одноразовых шприцев, а у девочки месяцев шести – ожерелье из каких-то деревянных палочек и желудей.

Я тоже присел под навес и попросил разрешение у матери подержать девочку на руках. В это же время краем глазом заметил, что от мужской компании воинов отделился мужчина с огромной копной волос, растущей только на одной половине черепа, и направился в мою сторону. Не помню, что я говорил матери, не знаю, на каком языке, но она, улыбаясь, доверчиво протянула мне своего ребенка.

Я осторожно взял кроху на руки, она посидела несколько секунд спокойно (очевидно, не понимая еще, что происходит), потом подняла на меня свои огромные глаза и, увидев, скорее всего, чудовище, поджала губы и собралась расплакаться. А рядом уже стоял подошедший мужчина (я так полагаю, что папаша) и внимательно наблюдал за развитием событий.

Тут-то я и отдал ему расстроившуюся девочку, а он, в свою очередь, передал крошку ее матери. Я сказал, что девочка очень похожа на него и что он  храбрый воин. Суровый и грозный мужчина неожиданно улыбнулся. «Люди, когда улыбаются, не воюют», - в тот момент подумал я.

За этой мизансценой все время наблюдал еще один  хамер: высокий и худой старик в совершенно дурацкой шапке, когда-то белой майке с надпиcью «Siemens mobile» и с серьгами, сделанными из крышек пивных банок.

Он с интересом разглядывал меня, а потом попросил сфотографировать его вместе с женой для того, чтобы на дисплее камеры посмотреть свое неотразимое изображение. «Сколько тебе лет, дедушка?» - спросил я его. «Много уже. Это моя последняя жена», - с некоторой печалью в голосе ответил он. Во многих племенах южной Эфиопии, в том числе и у хамеров, возраст людей не считают: кому и сколько лет не знает никто. Считают только жен и количество скота, причем сначала считают скот. Но от этого дольше не живут. Беспощадное солнце и огромное количество инфекционных заболеваний являются причинами того, что средняя продолжительность жизни эфиопов из долины реки Омо всего лишь 40 лет. Так что получается, «дедушка Сименс» намного младше меня.

 

Я заметил, что на протяжении всего этого  мероприятия в деревне не было подростков. «А где дети?» - спросил я Сименса. Тот  удивился: «Дети здесь, а те, кого вы имеете в виду, работают. А где они должны быть?  Они пасут скот - это их работа». Тут я еще раз вспомнил о своей теории скоротечности эфиопского детства. Подростков я увидел лишь тогда, когда мы сквозь опускающиеся сумерки возвращались к автомобилю. Они забрались на поваленное дерево и оттуда, разглядывая нас, улыбались и махали руками.

Все же хамеры - добрый и приветливый народ.

     

                               .....продолжение следует....