3 октября подписали договор, немцы объединились на основании национальных принципов, а не на принципах интернациональных: мировая революция, кругом враги, все поделить и не работать. Православные сталинисты и другие девиантные тусовки кусают локти из-за геополитического фиаско и отращивают бороды, мазохистски готовые к новому закланию. Немцы пьют пиво, произносят речи и думают, как преодолеть проблемы, которые до сих пор существуют между Востоком и Западом.
В этом году 3 октября я оказался в Штутгарте. Надо сказать, что вокзал все еще перестраивают под железной пятой – не прогресса, но железной логики прагматических интересов. Прогрессом это называют обычно потом, когда отобьют деньги. В общем, еще два года назад здесь были разбиты вигвамы протестующих, как всегда тусовалась припанкованная молодежь, пеннеры ночевали под мостами. Выглядели палатки вот так…
В принципе, аргументация протестующих была преимущественно эмоциональна. Все началось из-за парка и его перспективы. Но так как это не Версаль, то ценность перспективы можно обсуждать. (Вообще, тема перспективы в немецкой архитектуре – это что-то совершенно отдельное). Еще там была пара больших площадок для игры в шахматы с фигурами по колено, пара биргартенов, пруд. Да, еще там росли деревья, которые украсили разноцветными тряпками, стволы окрутили цепями и навесными замками. В корнях были прикреплены таблички типа: изображение автопортрета Ван Гога того периода, когда у него осталось одно ухо. И подпись: эти деревья стояли еще тогда, когда Ван Гог рисовал подсолнухи. Немцы, конечно, сентиментальны, но не настолько. Так что теперь все обнесено забором, протестующие – с полицией за периметром стройки – периодически выражают свое недовольство.
В этом году, как всегда 3 октября, прекрасная погода: плюс 24 тепла, высокое синее небо и перистые, кажется, облака. Моя программа выглядела примитивно: художественная галерея, театр.
В музее помимо основной экспозиции была графика Эдварда Мунка. Графика обнажает технику художника, становилось все более ясно, какой он большой мастер. Сюжеты в основном были традиционные для него. Скажем так: ужас перед женщиной и перед жизнью, одиночество, ревность, женщина и ее три возраста, тщательность фигур и экспрессивность лиц... Далее – привычный тур: от античной скульптуры через голландцев, художника из Месскирха, художника из Лихтенштайна, Кранаха, Мемлинга, Рембрандта, Каспара Давида Фридриха – к Пикассо, Ротко, Поллоку, Дали, Миро и Йозефу Бойсу, который знаменит также тем, что во время Второй мировой войны упал с парашютом на полуостров Крым. Если верить Каменеру, то современные предприимчивые крымчане уже давно организовали специальные туры для немцев, состоящие из бесед с вымышленными очевидцами и приютодателями художника, фальшивыми предметами его обихода, запасы которых не иссякли и до сей поры, потому что поныне на своих чердаках полуостровитяне могут откопать для продажи несколько тюков ветоши, барахла. Говорят, есть люди, защитившие диссертации на – разумеется, неисчерпаемую и неразработанную – тему «Бойс в Крыму». Более того, организуются даже платные встречи с якобы внебрачным сыном Бойса, который охотно дает весьма пространные интервью наивным интеллектуалам.
В залах музея много людей, постоянно ощущаются наплывы организованных групп школьников. Черный мужчина с дредами и в плюшевой байке стоит напротив иконостаса из Херренберга. Мужчина в черных бриджах и пиратской повязкой на глазу переходит от Уорхолла к contemporary-art-инсталляции. Я стою возле картины «Царь Давид, подглядывающий за Вирсавией» Ганса Мемлинга. И вроде бы должен подумать, что всех таких разных людей объединяет искусство, но почему-то вспоминается только кокетливые слова Пикассо: «Настоящими художниками были Джотто и Рембрандт, я же лишь клоун, который понял свое время». В общем, что-то такое сентиментальное.
Через два с половиной часа выхожу на улицу, там тоже все люди разные и все празднуют единение. Поразительная вещь: совок всегда считает, что единение – это когда все одинаковые. До сих пор озабочены каким-то единством, всё хотят консолидировать усилия, чтобы канализировать свои потуги на какое-то, как они выражаются, «общее дело». Но если всех сделать одинаковыми, то зачем их объединять? Они же и так будут одним и тем же. Здесь все разные.
Перед оперным театром разбиты различные развлекательные площадки. Есть целый спортивный блок с названием «Германия двигается» с презентациями спортивных секций, мобильной стенкой для скалолазания, чем-то еще. Дальше расположились палатки «Красного Креста». Через фонтан пожарные навели мосты, и на другой стороне площади, у кромки воды, приземлился полицейский вертолет.
На ступеньках оперного театра – аккурат напротив движения за здоровый образ жизни Deutschland bewegt sich – сидят студенты с ящиками пива. Откуда-то доносится запах гашиша. Солнце повисло над крышами совершенно классических зданий этой площади, таким образом зависло, что видны его косые лучи. В этих горизонтальных лучах мимо студентов и их тут же разложенной еды и напитков проходят посетители театра в нарядных вечерних платьях (на фото пока не видно :).
В День единения в Штутгартской опере шла «Золушка» Россини.
Надо сказать, что этот театр режиссерский. Там не идут классические постановки, действие перенесено в современность. Но полезно туда сходить, чтобы раз и навсегда понять, насколько провинциально звучит критика всех этих… ну, скажем так, православных сталинистов. Да, пусть будет православных сталинистов. Здесь, разумеется, происходит перестройка оперы, но она вполне не то что бы закономерна, но запросто может быть талантлива и интересна. Действительно, опера больше не создает классической иллюзии, но использует свою же традицию как ресурс, как материал, которому еще можно придать форму. Вполне закономерно для оптической культуры: ведь никто не возмущается, что кинематограф использует реально существующие предметы в качестве выразительного средства, а не краски и кисть.
Разумеется, режиссерская опера обязательно избыточно концептуальна. Поэтому перед спектаклем всегда проводится вводная лекция, на которой доступным языком поясняется, что хотел сказать автор. Под автором имеется в виду режиссер. Но это уже привычная практика. Это как в галереях современного искусства: один художник закатал в трехлитровые банки собственные фекалии. Разумеется, художественный смысл многим не очевиден – и для этого есть пояснительная записка. Впрочем, с оперой «Золушка» все понятно, потому что достаточно и пластических средств.
По каким-то провиденциальным причинам концептуально спектакль был в этот День единения о двух мирах. Один мир – это мир Золушки. Второй мир – мир Принца. Первый мир – это мир тяжелого труда и социального унижения, мир левых взглядов, мир красного цвета и панельных домов с плохой звукоизоляцией. Второй мир – привлекательный, но слишком внешний, лживый. Избыточность ресурсов приводит к разврату, снобизму и беспечному, в отличие от рабоче-крестьянского, злоупотреблению алкоголем. В некотором смысле это и вопрос Востока и Запада: такая банальная история белоруски (Золушка), которая выходит замуж за любого австрийца (Прынц).
Но в этой опере не происходит объединения двух миров (ФРГ + ГДР = 3 октября), как не происходит и трансгрессивного перехода из одного мира в другой (беларуска едзе да Прынца): в конце Золушка, спев свою последнюю и единственную в этой опере арию, убегает со сцены, сбросив обе красные туфли. Хороший ли это ответ? Ведь сейчас все говорят, что надо занимать активную позицию. Золушка не включается в контекст ни одного из миров. Какой мир она построит и построит ли она этот третий мир – неизвестно. С кем быть: с левыми или правыми?
Так я думал, когда выходил уже в одиннадцать часов вечера из театра. Еще надо было ехать 20 минут на поезде Deutsche Bahn домой. В вагон набилось – по местным меркам – много людей. Всех веселила компания подростков в национальных костюмах. Они распевали всевозможные самодельные частушки про жителей окрестных Штутгарту городков. Молотя кулаками в окна (так они отбивали ритм), выкрикивали: «Женщины Леонберга спят за деньги…» – и все в таком же духе. Все смеялись. Включая женщин Леонберга. Но тут эти подростки слишком вдохновились поддержкой зала, то есть вагона, решили сымпровизировать и заорали: Schei?e, Schei?e Deutsche Bahn…
Тогда возмутилась половина вагона: мужики вскочили с мест, порываясь ввязаться в драку, говорили, что они едут на Дойче Бане и не могут такое петь… Стремительно разгорался конфликт. Возмутилась бы и вторая половина вагона, но это были женщины. Возможно, Леонберга. Учитывая праздник, появилось ожидание мордобоя. Но в итоге их просто выкинули из вагона. Матерясь, компания зашла в следующий. Кто-то плюнул им вслед…
Заполночь уже я вышел на своей станции. Вечер был теплым и звездным. И тогда я подумал, что есть вариант сбросить туфли, жить в своем романтическом уединении, как Людвиг Баварский, пока тебя не утопят в озере. Недаром Золушка сбросила обе туфли: босой человек все же чуть-чуть символ смерти. Можно, как Золушка, не выбрать ни одного мира, но намного ценнее, когда ты можешь просто перейти в другой вагон, даже если поперли из первого.