Тогда, в марте этого года, еще мало что предвещало беду. Казалось, легкое покашливание белорусской экономики и похрипывание ее финансовой системы пройдет за недельку-другую. Так во всяком случае обещали те, в чьи прямые обязанности входило защищать страну от всяческих социальных болезней. Но заболевание затянулось и переросло в тяжелую хроническую форму. После событий холодного декабря минувшего года, когда избирателям еще раз показали, как не надо проводить демократические выборы и что будет с несогласными, Родину еще долго заметало снегами, а морозы, несмотря на наступившую календарную весну, не отступали и особенно по утрам промозглыми ветрами, казалось, выстуживали душу.

В то время я улетал на Ближний Восток, в Иорданию. Меня как-то даже не пугал факт, что в этом регионе кипели нешуточные, порою даже кровопролитные революционные страсти, которые в любой момент могли инфицировать и это, в то время еще спокойное Королевство. Путь в Иорданию лежал через Израиль и, конечно, я не мог не заехать в Иерусалим. Ведь любой путь, как бы он не был проложен по израильской земле, приведет к этому вечному городу, потому что дороги в Израиле прокладывали не по замыслам инженеров и строителей, а по следам паломников. Тысячелетиями стремились они сюда, в город братской любви и, к сожалению, город ненависти, в город мира и непрекращающейся войны, в колыбель трех религий, в город вечного прощения. «Под небом голубым есть город золотой с прозрачными воротами и ясною звездой, а в городе том сад, все травы да цветы, гуляют там животные невиданной красы…», – прекрасные слова прекрасной песни о прекрасном городе.

Некогда Иисус Христос вошел в это город через Золотые ворота, имеющие две арки: арку Покаяния и арку Милосердия. Турки в свое время наглухо замуровали ворота, боясь второго пришествия Мессии, – такими они остаются до сих пор.

 

 

Я тоже предполагал: будет утро, солнечные лучи озарят склоны Масленичной горы, засверкают золотые купола церкви Марии Магдалины и мечети Куббат Аль-Сахра и войду я в Иерусалим, не торопясь, прищурив глаза от неземного света, льющегося с небес, и почувствую благодать Божью… Но когда я доехал до города, уже вечерело; небеса сомкнули разрозненные ранее дождевые тучи, солнце исчезло, казалось, навсегда, и дождь надолго затянул свою очень быстро надоедающую песню.

 

Я объехал несколько раз вокруг стен древнего Иерусалима в поисках свободного места для парковки, наконец, найдя его между двумя экскурсионными автобусами, припарковался, облегченно вздохнул, переобулся в непромокаемые кроссовки, взял предусмотрительно захваченный с собой дождевик, и, обмотав объектив фотокамеры полиэтиленовой пленкой, пошел в, казалось, опустевший город. Узкие мокрые улицы действительно оказались пустыннее, чем обычно, но возможно это не было связано с непогодой, просто я впервые шел к храму Гроба Господня своим путем, без провожатых. Я выбирал переулки посвободнее, чтобы ощутить единение с энергетикой этого города.

 

 

 

 

 

 

Я не спрашивал у случайных встречных путь к храму, я просто шел в глубь старого города, не сомневаясь в том, что мой путь окажется верным. Иногда из подворотен словно из-под земли появлялись арабские грязнущие мальчишки и предлагали недорого, долларов эдак за пять, проводить меня туда, куда я пожелаю. Причем если бы я захотел найти в Иерусалиме, например, Эйфелеву башню или храм Тадж Махал, не сомневаюсь, на условиях предоплаты они не отказались бы поискать даже их. Но я вежливо благодарил разочарованных малышей и продолжал свой путь.

Я давно понял разницу между одиночеством и уединением, и наличие элементов одного из этих состояний я всегда могу отыскать в другом. Именно благодаря равновесию этих составляющих у каждого человека в жизни свой путь, и сколько бы он ни пытался пойти по другой дороге, рано или поздно он возвращается на свою. У каждого человека в жизни свои одежды, и как часто бы он ни примерял другие, с чужого плеча, пред Судом Божьим он предстанет в своих. И у каждого человека в жизни своя судьба, которая ведет его путями праведными и грешными к познанию истины и осмыслению веры. И пусть порой символы этой веры кто-то превращает в бизнес – это их грех, но, благо, это всего лишь символы. Истинная вера недосягаема и, обращаясь к ней, человек обращается прежде всего к себе.

Вот с такими философскими мыслями, меняя одну кривую улочку на другую, я дошел до храма Гроба Господня и, волнуясь словно впервые, шагнул за его порог. В храме было сумрачно и немноголюдно.

 

 

 

 

 

Я поднялся на Голгофу, дотронулся рукой до знакового места скалы, взял две свечи из ящика, бросил в специальное отверстие несколько шекелей, зажег свечи и поставил у иконостаса. Постоял недолго, несколько секунд, а начав спускаться вниз, обернулся: воровато оглядываясь, смотритель храма уже торопливо тушил мои свечи, не дав им догореть, торопился продать их дважды. Что-то неправильно в этом мире, подумал я, если даже в этом месте перепродают символы веры. А может быть, чем проще храм, тем ближе он к Богу? Не оттого ли так спокойно и умиротворенно чувствуешь себя в маленьких деревенских церквушках? Я спустился вниз, к тому месту, куда так или иначе приводят пути и людей набожных, и закоренелых атеистов – к кувуклии, к часовне над гробом Господним. Несмотря на небольшое количество людей в храме, несколько десятков человек ждали своей очереди, чтобы попасть внутрь часовни. Но в гости к Богу, как известно, не бывает опозданий, потому люди спокойно и терпеливо ожидали своего времени, чтобы прикоснуться к святыни. Однако здесь, у самой часовни, видимо, не без участия лукавого, появляется новый персонаж этой экскурсионной анимации: существо, предлагающее провести в часовню без очереди всего-то за 10 долларов – нечто в облике человека, больше, правда, похожее на обезьяну капуцина. Подойдя ко мне, существо заговорщицки заговорило со мной на ломаном английском, предлагая услугу проводника к Богу –оно приняло меня за американца. Я объяснил это тем, что на шее у меня висела очень серьезная фотокамера с не менее серьезным объективом. «American?», – спросило существо и начало мне объяснять, что стоять в очереди придется очень долго, а всего лишь за десяточку можно осчастливить себя уже через несколько минут. Терпеливо выслушав этот бред, я снял очки, чтобы существо видело мои отнюдь не американские глаза, и коротко сказал: «Пошел вон!» «Русский?», – ничуть не расстроилась обезьяна и повторила мне сказанное ранее на понятном русском языке, добавив, что через пять минут часовня закроется на целый час, и я как дурак буду ждать ее открытия. Из-под купола храма тем временем доносились какие-то звуки, не располагающие к душевному равновесию. Почему, подумал я, ангелы тут «поют такими злыми голосами» и почему они позволяют посланникам лукавого вот так безнаказанно искушать людей? Или это песни не ангелов? Может быть, это музыка демонов, и это они в человеческом обличье упражняются в практическом искушении с грешными? Между тем обезьянка исчезла. За мной в очередь к часовне встали несколько человек, говорящих по-русски. Я невольно прислушался: нигде так не приятна родная речь, как на чужбине. Русскоязычный экскурсовод с крохотными сальными глазками (такими, что впору на них яичницу жарить) рассказывал о храме своим туристам: по виду отцу и его взрослому сыну. Сладко накладывая слово на слово из вечной истории, словно намазывая яблочное повидло на сдобную булочку, гид подошел к главной теме своего рассказа: «…но сейчас тут много людей, это минут на сорок, но если вы хотите, то я мог бы договориться со служащими и провести вас без очереди». Я уже видел, как забегали его глаза и в каждом из них отразился американский червонец. Но, к моему удовлетворению, старший из двоих туристов, которого я принял за отца, посмотрел на часы и с металлическим скрежетом в голосе ответил экскурсоводу: «Ничего, мы постоим. В гости к Богу не бывает опозданий». Он вопросительно посмотрел на сына, получил его молчаливое одобрение, а потом, обращаясь к экскурсоводу, добавил: «А вы подождите нас во дворе храма. Мы там с вами рассчитаемся. Скорее всего, ваши услуги нам больше не понадобятся». Он еще раз посмотрел на часы. Я боковым зрением увидел, что это «Patek Philippe», часы, которые сами выбирают себе хозяев. Изгнанный гид, виновато моргая испуганными глазенками, пятился к выходу; из-за колонны на него с сожалением смотрела обезьянка, тоже, видимо, переживая о несостоявшейся продаже очереди к Богу.

Что-то все же  случилось с этим миром,  если  в нем уже торгуют даже очередью к гробу Господню. Хотя чему удивляться? Если есть люди, которые что-то продают, то, скорее всего, найдутся люди, которые это покупают. Если кто-то совершает подвиг, то кто-то, безусловно, способен на предательство. С чего начинаются песни демонов? С лживых обещаний о сладкой жизни? С предложения обмануть ближнего и за 10 долларов оставить его за своей спиной? Как же все таки свежа грустная вечная история про 30 сребреников!

 

 

 

Я вышел из храма. Кстати, очередь в часовню прошла не более, чем за 15 минут. Уже смеркалось. В сувенирной лавке неподалеку от храма работал телевизор, люди смотрели на последствия случившегося несколько часов назад землетрясения в Японии. Конечно, все искренне сопереживали. Я посмотрел на вечернее небо: «…а в небе голубом горит одна звезда, она твоя, о, ангел мой, она твоя всегда. Кто любит, тот любим, кто светел, тот и свят, пускай ведет звезда тебя дорогой в дивный сад…». Это, несомненно, была песня ангелов.