14 марта в «Таварыстве беларускай мовы» состоялась презентация книги «Доля беларускае культуры пад Саветамi. 1920–1991».
Издание представляет собой сборник статей в серии «Неизвестная история», подготовленный к печати Институтом белорусской истории и культуры в Риге. Вопрос о том, почему институт зарегистрирован именно в Латвии, отпал сам собой после пояснения составителя сборника Анатолия Тараса: порядок регистрации там извещательный (а не заявительный), возможность отказа практически исключена, стоимость в 15 раз меньше, чем в Беларуси.
Кроме этой серии, институт издает альманах «Дзяды», занимается лекциями по истории Беларуси, клубом реконструкции «Эпоха» и другими проектами.
Анатолий Тарас представил первую часть книги – труд Владимира Сядуры (Глыбiннага), филолога, работавшего в Беларуси, а затем в Германии и Америке. За границей он написал две серьезные монографии «Беларускае мастацтва» и «Беларускi тэатр i драма», исследуя период от 1920-х годов до середины 50-х. Ему принадлежит и название «Доля беларускае культуры пад Саветамi».
В ходе презентации несколько авторов рассказали о своих статьях, в частности, Сергей Харевский остановился на выводах, сделанных им в процессе исследования темы развития белорусского искусства в условиях советского времени. Один из тезисов прозвучал примерно так: искусство европейских тоталитарных режимов очень похоже – и по форме, и по содержанию. Советское и немецкое, испанское и итальянское, визуально произведения сложно отличить друг от друга, и власти поощряли своих художников. В то же время на Всемирной выставке в Париже (1937) на «Гернику» Пикассо, и тогда и сейчас ни на что не похожую, никто не обратил внимания.
А вот судьбы белорусских художников советской эпохи сложились по-разному. Многие погибли в довоенные годы, несколько мягче власти обходились с художественной интеллигенцией после войны. Так, в 1937 году был расстрелян Ефим Минин, уникальный график, классик, владевший филигранной техникой, – только за то, что он, царский полковник, не занял «правильную» политическую позицию, то есть вообще не воевал, ни за Красную Армию, ни за Белую. Зато художники, бывшие в оккупации, и даже сотрудничавшие с нацистами, допустим, оформлявшие демонстрации, отделались ссылкой, лишением в правах, но остались живы. Ни в коей мере не призывая к жестокости, Сергей Харевский расспрашивал художников старшего поколения об этих фактах. Прозвучало мнение, что многим творческим людям власти не давали работать, не разрешали прописываться и т.д. Это было не просто давлением, художники в прямом смысле голодали, становились маргиналами. Например, от голода умер Язэп Дроздович. Таким было это «мягче». Когда началась кампания по борьбе с космополитизмом и тучи сгустились над Израилем Басовым, на его защиту стали сокурсники по художественному училищу, бывшие фронтовики, партизаны. И его удалось спасти от репрессий. Так что были и светлые моменты, когда в людях проявлялись сопереживание, человечность. Это давало надежду.
Писатель Петр Васюченко, темой которого стала белорусская литература эпохи тоталитаризма, так прокомментировал свою позицию: исследователь должен быть объективным по отношению к своим героям, видеть мотивы их поступков. Многие литераторы искренне приняли советизацию, верили в мечты своей юности, и еще долгое время живы были надежды на ренессанс. Да, в идеале художник должен быть свободен, прежде всего свободен творчески. Но известно много примеров того, как выдающиеся мастера работали вопреки обстоятельствам. Есть несколько стратегий, из которых художник волен выбирать: творческую изоляцию или сервильность, то есть адаптацию к политике властей. У нас нет морального права осуждать их, например, Янку Купалу за стихи, посвященные Сталину. Писать не то, что думаешь, для Янки Купалы и Якуба Коласа было не позором, а драмой. Об этой проблеме сейчас пишут историки, психологи, культурологи, социологи, но пусть те, кто осуждает их за тексты 30-х годов, поставят себя в те условия. Думать в то время о гармонии – означало искать эстетику в неэстетичном мире… В целом осуждать склонны те, кто ничего не делает или делает в тепличных условиях.
Статью о белорусской музыкальной культуре советского времени представил ее автор Роман Абрамчук. Сейчас этот период анализируют уже не так радикально, как еще 20 и 10 лет назад.
Осмысление требует от нас определенной дистанции во времени и толерантности, ведь творчество многих знаковых для Беларуси писателей, например, Короткевича и Быкова сложилось в тот период; и уникальность архитектуры «советского Минска» мы сейчас уже можем оценить по достоинству.
Более того, идеализация белорусской старины, нравов и уклада жизни приводит нас к отказу от ответственности за свою судьбу: получается, что на нас влияла российская культура, польская, кто угодно, но не мы сами. В действительности, белорусы – вполне пролетарская нация, у нас сильны левые убеждения, начиная от Калиновского и Костюшко. Неудивительно, что белорусы поддержали большевиков, что в 1918 году были белорусские партийные ячейки.
Как только мы берем ответственность за произошедшее на себя, мы становимся субъектами истории, а не жертвами чьих-то происков. В музыкальной культуре тоже была сервильность, но было и желание защитить культуру своего народа, например, существовало Общества защиты фольклора.
Роман проанализировал образ музыки, героя, который на протяжении нескольких веков в культуре белорусов был сильнее, чем у других народов. У россиян, поляков и украинцев он лишь вдохновлял «настоящих» воинов (казаков, шляхтичей), играя вспомогательную роль. И только у нас, начиная от архаичных культур, музыкант был героем, на него делалась ставка как на самостоятельный персонаж. После войн и восстаний многие музыканты и литераторы (дети Дунина-Марцинкевича, Франтишек Богушевич) возвращались в культурную деятельность, призывали к развитию национального образования и искусства.