Меандр – символ бесконечности и символ Греции. Неудивительно. Когда смотришь на море, вдыхаешь и слушаешь его, мысли о бесконечности приходят как-то сами собой. Бесконечные… И потом, уже прогуливаясь под сентябрьским и вполне осенним дождем, кутаясь в теплый свитер, ты продолжаешь ощущать эту бесконечность где-то глубоко внутри, как счастье, свершившееся когда-то…
Перелистываю последние странички «Греческого дневника», немного грустно, но чего уж там... Греция осталась за тысячи километров, а воспоминания о ней – вот они. И они навсегда будут со мной.
Часть 3
О греческих рассветах, старом Никити и Дмитрии Солунском
День 10-й
Вчера случайно нашла потрясающе красивое место. Просто побрела по берегу и вдруг увидела красные скалы, подступающие почти вплотную к морю. По скалам карабкаются вверх редкие сосны, и какие-то кустарники. А полоска пляжа – узкая-узкая…
Ранним утром отправляюсь в свое потрясающе красивое место встречать рассвет. Еще совсем темно, когда я, проскользнув вдоль берега, устраиваюсь на циновке у самой скалы. Маленькие летучие мыши шустро порхают над головой. Море плещет едва-едва, и пахнет хвоей, все еще остывающей после вчерашнего зноя.
Вот горизонт окрашивается розоватым, и тут же розовая краска разливается по воде, вслед за ней – сиреневая, желтоватая… На часах – 05.07.
– Пора, – шепчу я себе, сбрасываю парео и шагаю к морю.
Я плыву с распущенными волосами, без купальника (кто в такую рань меня здесь увидит?), и мне в лицо катится нежный и розовый свет. Я с нетерпением жду, когда же солнце поднимется из-за моря. Но становится все светлее, а его нет. И тут я понимаю почему: хитрое солнце поднимается из-за деревьев – огромное, оранжевое, оно пылает среди стволов!
Я смотрю из воды на пламенеющий в соснах шар… И вдруг нежное, тихое утро разрезает нервный резкий звук. Оборачиваюсь – так и есть! Рыбацкая лодка. А в ней – два рыбака, которые во все глаза разглядывают русалку в прозрачном утреннем море (меня, конечно). Делаю вид, что их не вижу, и рыбаки смущенно проплывают мимо.
Плаваю еще некоторое время, наслаждаясь едва уловимыми дуновениями течений. Они мягко подхватывают и убаюкивают. Так бывает, наверное, только на рассвете.
Наконец, выбираюсь на берег и быстро одеваюсь. Ха! Не зря торопилась! Стоило завязать на шее узел парео, как из-за скалы появляется бодрый старик. Он шагает вдоль берега, стремительно переставляя клюку.
– Good morning! – кричит он мне.
– Good morning! – весело отзываюсь я и хохочу, едва он скрывается за поворотом. Что ж они тут в Греции, выходит, совсем не спят?
Долго иду по самой кромочке воды обратно в отель. К завтраку. И со мною, улыбаясь, здороваются пожилые греческие пары, вышедшие на утренний променад. Я тоже улыбаюсь и киваю, а хитрое солнце висит уже совсем высоко… А ведь нет еще и семи.
Десять утра. Я все пытаюсь подобрать точное определение – какое оно, Эгейское море. Плывешь, словно в расплавленном стекле, – волны упругие, округлые, мягкие… Или – в оливковом масле, которое здесь делают в каждом дворе и продают в пластиковых бутылках, как у нас молоко…
Сегодня море принесло медуз. Рассматриваю одну. Удивительно красивое создание: все желтовато-черное, леопардового окраса, с длинными щупальцами-рожками, оно неторопливо плывет мимо меня. Греки не любят медуз – они их вылавливают и бросают на берегу. И те медленно умирают под палящим солнцем… Человеку всегда важнее его собственный комфорт…
Полдень. Снова сижу на причале. Белое вино и мидии. Ко мне пришла кошка. Серая, с большими зелеными и умными глазами. Дала ей немного мидий. Она приняла угощение с благодарностью и позволила погладить маленькую серую голову. Чем-то мы с нею похожи: две серых кошки на причале, поедающие мидии.
Городок Никити, где я остановилась, имеет древнюю историю. Но я не знаю, где искать исторический центр. Прошу показать его мне нашего сопровождающего в отеле – Эрнесто.
– Хорошо, – легко соглашается тот. – После ужина.
Да, для журналиста открыты любые двери…
Девять вечера. Солнце медленно уходит за горизонт.
– А что, без машины никак? – спрашиваю.
– Никак, это далеко, – улыбается грек.
Едем на маленьком «хундае». Сначала он долго петляет между сувенирных лавочек, затем начинает резко уходить вверх.
– Смотри, чем выше мы поднимаемся, тем старше дома. Эти – где-то XIX века.
По бокам, слева и справа, тянутся живописные домишки, построенные, кажется, как пришлось – с выпирающими, неправильными углами. Улица сужается, петляет все сильнее.
– А эти, – снова кивает мой провожатый, – уже где-то век XV.
Ох, как сжалась дорога! Кажется, по ней не пройдут и два человека рядом.
– Мы не проедем! – кричу я и давлю на невидимый «тормоз», замечая, как опасно притирается к боку автомобиля симпатичный маленький домик, увитый виноградом.
– Думаешь? – хмыкает грек и топит педаль газа в самый пол. Машина с ревом выпрыгивает вперед. Проскакиваем. Однако…
Город заканчивается, начинает петлять горная дорога.
– Сейчас покажу самое красивое место,–- объясняет Эрнесто в ответ на мой вопросительный взгляд.
Мы мчимся по серпантину все быстрее. Темнеет. Я сжимаю зубы, чтобы не завопить. Все в порядке. Все хорошо. О Боже! Надеюсь, он знает, что делает…
Наконец, мы вырываемся на небольшую ровную площадку. Далеко, на всю округу разносятся звуки восточной музыки. Маленькая древняя базилика скромно притулилась на краю. А возле церкви – несколько машин и веселые греки.
– Вот, храм XII века. Можешь зайти, помолиться, – кивает Эрнесто на базилику.
– У вас церкви открыты по ночам?
– У нас они всегда открыты.
– А кто эти люди?
– Это? Это наши. Совсем наши.
Я вхожу в храм. Уже совсем темно. Свеча выхватывает из мрака лики святых. Горит лампадка, и на меня сурово глядит Иисус. Повинуясь какому-то внутреннему неудержимому желанию, я опускаюсь на колени. С улицы продолжает нестись музыка, но я – одна во всей Вселенной. Только я и вот этот темный лик. Грозный и любящий…
Наконец, выхожу, и мрак кажется совсем густым. Эрнесто ждет снаружи.
– Иди сюда, – доносится его голос из темноты. Иду. – Вот. Гляди, это – Никити.
Прямо под моими ногами зияет черная пропасть, а за нею, далеко внизу – множество огней, собранных как бы в гигантскую чашу…
Эрнесто уходит к «совсем нашим». А я стою и смотрю на огни, объятые морем. Моря, конечно, уже не рассмотреть. Но я-то знаю, оно там. Огромное, дарящее жизнь, сильное и ласковое, мое море…
– Ну, понравилось? Напишешь про нас в своей статье? – раздается над самым ухом голос Эрнесто.
– Напишу…
День 11-й
Долго думала, стоит ли, и решила все-таки съездить на экскурсию в Салоники. «Музей под открытым небом», «Северная столица», «Невеста Севера» – так зовут этот город сами греки. Что ж, устроим смотрины невесты.
315 год до нашей эры считается датой основания Салоник. 23 века… Возраст более чем серьезный…
Кстати, правильно говорить Фессалоники с ударением на последний слог. Именно так звали дочь Филиппа II и сводную сестру Александра Македонского. Прекрасную принцессу, которой на ту пору было всего 15 лет, царь Кассандр захватил в плен, убив на глазах девушки ее мачеху. Красавица так полюбилась царю, что он не только женился на ней, но и назвал в ее честь целый город.
В свою очередь имя Фессалоника произошло от слияния двух слов – Фессалия и Ника (то есть «победа»). Принцесса родилась как раз в день победы Филиппа II (ее отца) над Фессалией, и тот на радостях решил увековечить военный успех в имени дочери. Вот так неразделимы были любовь и кровь в древнем мире…
Первым осматриваем Акрополь Салоник. Это могучие серые стены, щетинящиеся там и сям грозными башнями. Наш гид с экзотическим для русскоговорящего туриста именем Панайот, объясняет, что сами стены построены в VI веке, а вот башни – это уже XV столетие…
Дальше едем по городу и быстро-быстро смотрим достопримечательности из окна автобуса. Про каждую я помечаю в своем ежедневнике, чтобы потом вернуться, когда нам дадут свободное время.
Вот Триумфальная арка Галерия и ротонда Святого Георгия.
И арка, и ротонда считаются частью погребального (или, по другой версии, дворцового) комплекса римского императора Галерия. Эти грандиозные сооружения были возведены в конце III – начале IV веков. Интересно, что в начале V века гробницу переделали в православную церковь (Св. Георгия Победоносца), ну, а в XVI столетии турки, захватив Салоники, приспособили ее под мечеть. Сегодня эта ротонда красуется по всех учебниках по архитектуре – как самый классический образец ротонд.
Что же касается арки, то изначально она была соединена с галереями, ведущими к мавзолею (к ротонде), которые затем были разрушены. А вот арка устояла и до сих пор удивляет искусно сделанными барельефами, где изображены сцены из жизни Галерия – войны, жертвоприношения, пиры… Кстати, сам Галерий так и не был похоронен в ротонде. Не сложилось…
А вот и самая старая святыня Салоник – церковь «Панагия Халкеон», посвященная Богородице. Надпись на вратах гласит: «Это место, которое раньше было осквернено, посвящено храму Богородицы Христофором — славнейшим царским чиновником и правителем Лонгобардии, его супругой Марией и детьми Никифором и Анной в сентябре 6537 года от сотворения мира». То есть построен храм был в 1028 году от Рождества Христова, и он включен в Список всемирного наследия ЮНЕСКО, как, впрочем, и ротонда с аркой Галерия.
Пробираемся к главной святыне Салоник – к храму Дмитрия Солунского. По дороге Панайот говорит, что самый длительный период в истории города был византийский, и начался он с IV века. В это время здесь насчитывалось 40 монастырей, а про храмы старые хроники говорят, что их было столько, «сколько дней в году». Впечатляюще…
Наконец, наш автобус останавливается. Очень быстро фотографируем руины римского форума, который почти две тысячи лет назад был местным центром культурной и политической жизни.
И снова бегом – теперь уж в храм Дмитрия Солунского.
Вообще изначально святыня была построена в XII веке, но пожар, произошедший в начале XX столетия, сильно повредил ее. В итоге нижний ярус – древний, а верхний – совсем новенький. Любопытный факт: исследователи предполагают, что зодчие возводили церковь из еще более древних построек – об этом свидетельствуют капители на колоннах святыни. Если присмотреться, можно заметить, что они все разные.
Святой Дмитрий Солунский – это реальный человек, живший в Римскую эпоху, легионер, проповедовавший христианство, за что он в конце концов был схвачен и замучен. Убили Дмитрия Солунского в городских термах. А спустя некоторое время его мощи начали мироточить, и к тому же стали происходить чудеса исцеления.
Мощи святого Дмитрия Солунского и сейчас покоятся в храме. Чтобы подойти и поклониться им, многие тысячи паломников постоянно приезжают со всех уголков земли…
И вот удивительный факт: когда уже после пожара в храме началась реставрация, совершенно случайно в подвалах открыли… остатки римских терм. Предполагается, что это и есть то самое место, где был убит святой. Попасть туда можно через специальную дверь возле алтаря.
Я спускаюсь в склеп. Веет могильной сыростью, и пахнет плесенью.
И вот надо же! На том самом месте, где Дмитрий Солунский испустил последний вздох (я ничего не путаю – это место отмечено горящей лампадкой!), изящно изгибаясь на камнях, две симпатичные русскоговорящие девушки устроили фотосессию. No comments…
Мы покидаем храм. И наконец получаем свободное время. На что похожи Салоники? Это город храмов. Большие и маленькие, старые и новые, они встречаются здесь на каждом шагу.
А еще Салоники – это город, где невозможно заблудиться. Весь он расчерчен на кварталы, которые сбегают вниз, к Набережной. На главной площади, у самого моря восседает бронзовый Аристотель. Считается, что если потереть большой палец на его левой ноге и загадать желание, то оно обязательно исполнится. Палец уже натерт до блеска. И я этого блеска добавила еще – тоже загадала…
По настроению Салоники напоминают болгарскую Варну – такое же обилие магазинчиков и лавочек, такое же множество людей – только кошелек держи. Едва успела присесть в одной из таверенок, как ко мне устремился мальчуган с жуковатыми глазами.
– Купите веер! – затараторил он по-английски.
– Нет, – решительно отрезала я.
– А тогда… дайте мне 1 евро. Пожалуйста!
– Слушай, я дам тебе 1 евро, и ты исчезнешь. Идет?
Я кладу в его маленькую грязную и загорелую лапку монетку. Его глазенки так и блестят.
– Спасибо, – он действительно исчезает в толпе.
Я сижу в таверне и неторопливо поедаю какую-то греческую сладость из свежей клубники, запеченного теста и шоколада. Блаженство…
Медленно бреду по городу, щелкая фотоаппаратом. Наконец выхожу на Набережную и вдоль моря шагаю к Белой башне (там нас ждет автобус). Башня эта – не самая древняя здесь постройка (XV век), да и, откровенно говоря, не самая красивая, но почему-то она считается символом Салоник. Она маячит прямо передо мной, монументальная и пузатая. А море, в ослепительных бликах полуденного солнца, плещет в бетонный парапет…
Как водится, в отель возвращаемся вечером. Вдоль дорог то и дело мелькают миниатюрные, словно кукольные, церквушечки. Мне объяснили, что ставят их в тех местах, где кто-то погиб (и в этих случаях часовенка с крестом), или же попал в аварию, но остался жив (тогда без креста). Вся святыня высотой около полуметра, но у нее есть окна двери, купала... Дверь открывается, и туда принято ставить зажженную свечу или лампадку.
Иногда такие (или чуть побольше часовенки) можно видеть и возле жилых домов. Строят их обычно те, у кого долго не рождаются дети, или же наоборот – появился на свет долгожданный наследник. Ах да, еще крохотные каплички греки ставят в честь своего святого покровителя. Одним словом, при любом знаменательном случае жизни.
День 12-й
Снова встречаю рассвет. Он красивее, чем накануне. Впрочем, нет. Он просто другой. Отсвет солнца, разлитый в воде, ярче, и в нем больше сиреневатых тонов. Море тихое, как и всегда по утрам, и, если посмотреть направо, оно совсем сливается в беловатой дымке с небом. Море уходит в небо…
Тихо-тихо плещет волна. Я только что оделась и наслаждаюсь свежестью, которая может быть только после купания в утреннем море. Из воды выпрыгивают рыбы, спасаясь, наверное, от хищников. С красной скалы уронила шишку белка и легко перепорхнула на сосну. Кстати, красные скалы оказались… глиняными. Причудливо изгибаясь, они в некоторых местах врезаются прямо в море, и вода, проточив себе ходы в мягкой породе, гулко ухает и всхлипывает там…
Новый день все настойчивее вступает в свои права. Хребты гор резко рисуются на фоне светлеющего неба. Море в крохотной бухточке – все золотое, оранжевое, сиреневое. Вода словно светится изнутри, такой ее я еще не видела… Две белки ссорятся на сосне прямо надо мной, их перекрикивает какая-то птица. Мимо проплывает рыбацкая лодка (та самая?).
Пора выдвигаться в обратный путь, к отелю. На завтрак. Через улыбки моих утренних пожилых греков.
Снова иду в старый Никити. Сама. Без машины. На самом деле, не так уж это и далеко. Взбираюсь по извилистым и кривым улочкам. Много фотографирую, мечтаю и представляю, как текла жизнь в этом поселке много веков назад, когда не было суеты и туристов…
Старая церковь с колокольней во дворе, кладбище. И вот что интересно – у греческих церквей почти не бывает куполов. Это сплошь базилики с плоскими крышами. Как правило, они сильно растянуты в пространстве, так что поймать храм в объектив целиком ох как непросто.
А вот алтари у греческих базилик низенькие, каменные. Это наиболее древняя форма, ведь привычный нам деревянный и высокий иконостас появился только в XI веке…
Вот она, серпантинная дорога над пропастью, которую мы преодолевали ночью. Да… Просто нет слов. Как вообще здесь можно проехать на машине?..
Выбираюсь, наконец, на площадку. Крохотная церквушка XII века вся облита солнцем. Заглядываю внутрь – никого. Лишь горит одинокая лампадка перед образами. И так тепло от этого тихого света…
Потом долго стою на краю обрыва, смотрю на Никити, свернувшийся калачиком у ног, словно большая кошка. Да, действительно, город в объятиях моря. Сейчас оно лежит синее-синее. До самого горизонта. Прекрасное Эгейское море.
Вот и все. Всегда если делаешь что-то в первый раз, неизбежен и последний. Это лишь вопрос времени. В последний раз я проплываю по сверкающей солнечной дорожке в мягкой-мягкой вечерней и оливковой воде. Солнце долго висит над соснами, словно желая дать мне возможность насладиться в полной мере моментом. И я плыву долго-долго, пока пальцы на руках не покрываются неуклюжими, глубокими бороздками. Вьется за спиной облако распущенных волос, руки легко и привычно делают свое дело. И море ластится. Нежное, как никогда. Завершен последний греческий день, осталась последняя греческая ночь…
Завтра я уеду. А здесь не изменится ничего: так же будет плескаться в море закат, так же будут гонять наперегонки загорелые мальчишки на великах, так же пожилые греки будут важно сидеть на берегу, так же будет мерцать лампадка в маленькой частной часовенке неподалеку от отеля… Наверное, так однажды люди покидают этот мир насовсем. Человека больше нет, а мир катится дальше, ничто не поменялось…
Ночной Никити. Он похож на восточный базарчик. Вдоль набережной сидят торговцы и продают все, что душе угодно: браслеты, сувениры, часы, туфли. Работают все магазины и лавочки, все таверны. Публика, которая за день здорово нажарилась на пляже, теперь гуляет. Множество языков, голосов, интонаций – все сливается в один сплошной пестрый гул. А вот днем, часика этак в три, с трудом можно найти, где перекусить. Улицы, нещадно обжигаемые солнцем, пустынны, таверны и магазины закрыты. И только огромные, мохнатые собаки лежат где-нибудь в тени деревьев, высунув языки. Все правильно: у греков сиеста. И никакие экономические кризисы не заставят их изменить своим правилам.
Я сижу на своем любимом причале. Мидии в больших зеленоватых раковинах. И красное вино. С морепродуктами и – красное. В нарушение всех правил. Снова ко мне пришла кошка. Серым, теплым калачиком она лежит прямо на моей ступне и ждет мидию. Очень деликатно она принимает из моих пальцев угощение. А потом жадно глотает. Чудесная кошка.
Покончив с ужином, по каменному волнорезу добираюсь до маяка, что светится зеленым огоньком у причала. Давно мне хотелось это сделать! Вот и довелось. В черную, непроглядную воду бросаю монетки – все, что остались. Все. Денег больше нет. Удивительное чувство свободы и неуязвимости испытываешь, когда у тебя совсем-совсем нет денег. Я стою, прислонившись к металлическому боку маяка, и вдыхаю соленый ветер.
И вдруг в голову приходит странная мысль: нет, не все в Никити останется, как прежде. С моим исчезновением не станет одной мелочи – улыбок пожилых греков, которыми те дарили меня, когда я возвращалась в отель после утренних купаний. Да этих улыбок больше не будет. И почему-то эта мысль – как спасение. Греет…
