Григорий СКЛЯРОВ

Замок Нойшванштайн, пожалуй, один из самых знаменитых в мире. Нет более растиражированного замка в массовой культуре двадцатого века. Именно он стал своего рода средоточием интеллектуальных усилий очень разных людей и одновременно местом паломничества туристов, для восхищения которым по большому счету достаточно куцего определения «Сказочный замок», чтобы они взглянули и сказали: «Какая красота!» Это как раз тот случай, когда о замке пишут статьи, его снимают в кино, в парижском Диснейленде отстроена его копия, а Чайковского (по слухам) вдохновило на сочинение балета «Лебединое озеро» не только Шванзее, но и в целом весь антураж этих предальпийских мест.

И действительно, лебеди повсеместно присутствуют возле небольшого и абсолютно провинциального баварского городка Фюссен. Стоит только проехать историческую часть города, пересечь мост, как оказываешься между замками Хоэншвангау и Нойшванштайн.

Хоэншвангау был родительским замком Людвига Второго, в котором была специальная комната – там король сидел с подзорной трубой и наблюдал, как продвигаются строительные работы. По дороге вниз к озеру встретишь охотничий домик и домик для гостей, переделанный в ресторан и музей баварских королей. Музей представляет собой новодел, включенный в туристическую схему; вокруг ресторана с бокалами пива тихо сидят гости, завернувшись в клетчатые пледы. По изумрудной воде Альп­зее плавают катамараны и весельные лодки. Привыкшие к легкой добыче, утки и лебеди курсируют вдоль береговой линии. Никакой романтики в них нет, дерутся за кусок булочки, подпрыгивают, как собаки, к руке, повисают на куске брецеля, если его не отпускать, а потом комично удирают к воде. Нет ничего более нелепого, чем торопящийся лебедь. Разумеется, птицы не изменились за сто лет, но романтика ушла, и теперь все кому не лень смеются над теми людьми, которые все это строили и обживали.

Отец Бориса Пастернака, Леонид Осипович, в своих воспоминаниях об учебе в Мюнхене с беглым презрением упоминает замки Людвига Баварского как «безвкусные пригородные дворцы»; в скобках отмечает, что Людвиг являлся другом Вагнера, читай: это еще один недостаток короля. Петр Вайль напирает на то, что замок – своего рода безумная игрушка безумного короля, способного на монарший жест, на финансовые безрассудства. Ясное дело, что если в русской культуре мотовство является признаком личной доблести и торжества витальных сил, то для искренне рачительных и финансово осторожных баварцев это вполне могло быть признаком невменяемости.

Итак, с одной стороны Нойшванштайн заполонили туристы со всего мира, преимущественно американские пенсионеры с рюкзаками и китайские студенты с фотоаппаратами. Все туроператоры вслед за проспектами баварского управления государственных замков прочно освоили приторный и безвкусный язык туристической рекламы: сказочный замок, романтический замок. Есть даже мюзикл с невозможно слащавым названием: «Людвиг Второй – мечта о рае». Может быть, это и верные слова, но проблема в том, что они ничего не выражают, кроме неказистой и поверхностной эмоции среднестатистического бюргера, который впервые столкнулся с формами, отличающимися от форм его автомобиля и функциональной конуры, называемой его домом. С другой стороны для современных интеллектуалов это является уже достаточным основанием, для того чтобы поливать грязью замки Людвига как «попсовые буржуазные проекты». Но ведь, действительно, это было странное время, когда немцы ощутили некоторый излом, породив пышные тексты Фридриха Ницше, эклектичные дворцы Людвига и непрекращающуюся, давящую музыку Вагнера. Но, как говорил Сергей Довлатов: «Обидеть Довлатова легко, понять трудно…»

Сейчас многие фасады Нойшванштайна находятся на реставрации, камень теряет свою свежесть, весь замок опоясан лесами и натянутыми на них мерно развевающимися полотнами с изображением идеального ожидаемого результата. В основном присутствуют туристы из стран с высоким уровнем доходов; правда, за целый день я не встретил ни одного соотечественника. Многие приезжают организованными группами. Автобусы останавливаются на специальной стоянке, туристы покупают билет в замок, получают место в очереди. Известно, как немцы умеют правильно организовывать большие скопления людей, вереницы путешественников структурируют по языковому принципу. На входе дают специальные устройства, которые заменяют экскурсовода. При переходе из зала в зал играет музыка Рихарда Вагнера, и размеренный, блекло интонированный голос аудио­гида выдает скупую информацию. В основном: «посмотрите сюда, посмотрите туда», но чаще всего: перейдите в следующий зал. Все четко. Номер нашего тура был четыреста восьмидесятый…

Времени было много, потому что такое количество туристов вполне обеспечивает обычно два-три часа до экскурсии. За это время лучше всего подняться на Мариенбрюке, чтобы посмотреть на Нойшванштайн с высоты и расстояния, которое редко позволяют горы. Это небольшой мост через глубокое ущелье, названный в честь матери Людвига, Марии, которая и заказала постройку. На самом деле этот мост – не только возможность обозрения пронзительного ландшафта, но и аттракцион: высота впечатляет, а вода, что с грохотом обрушивается на дно ущелья и образует небольшой нефритового цвета водоем, кружит голову и вселяет ощущение катастрофы. Но мост стоит прочно, туристы фотографируются на память и вешают замки на перила. Впрочем, здесь эта традиция не прижилась.

Мы решили подниматься пешком. Пока мы поднимались, моя знакомая спросила:

– Интересно, а как толстенький Петр Вайль взбирался на такую высоту?

Вайль писал о коренастых лошадях, которых можно увидеть до сих пор. Разница только в том, что в его время здесь еще было старое покрытие на дороге, а теперь уложен качественный немецкий асфальт. Мощные лошади тянут коляски с туристами, у которых на лице выражение подозрительного предвкушения. Карикатурно одетый в замызганный национальный костюм кучер, в шляпе с пером, в ледерхозенах и гетрах, с вялым безразличием погоняет обманчиво грустных лошадей. У них в паре всегда видно, кто филонит. К Мариенбрюке по другой дороге поднимаются автобусы. И несмотря на то, что везде много избыточно обставленных указателями пешеходных и велосипедных дорожек, а в тикет-центре можно взять карту, на стоянке внизу всегда длинная очередь, чтобы подняться именно на повозке или на автобусе. И еще мы ни разу не встретили велосипедиста.

Перейдя Мариенбрюке, можно подняться на какую-нибудь вершину по тропкам, которые закрыты на зимнее время. По обочинам предусмотрительно стоят таблички, определяющие, что вы туда идете auf eigene Gefahr – на свою ответственность. Так и поступают отважные пенсионеры, с рюкзаками пыхтящие по узкому каменистому змеевику. Студенты сокращают путь, лихо вползая на ногах и руках поперек серпантина. На вершине, как всегда, сильный ветер, луга, озера, замок; китайцы фотографируются над пропастью, манерно выставляя пальцы в знаке победы; раскрасневшиеся швабские подростки сосредоточенно едят бутерброды с ветчиной, запивая кока-колой. Впрочем, если мост не пересекать, можно сразу спуститься к замку.

Первое впечатление совершенно обманчиво. Вся эта высота и толстые стены, вполне готически возносящиеся вверх, должны говорить как о Средневековье, так и об оборонительном смысле замка. Но ничего неуместнее готики и толстых стен нельзя придумать в девятнадцатом веке, когда пушки пробивали любую кладку, а «Бог умер», как заявил в то время Ницше. На самом деле настоятельно ощущалось присутствие какой-то иллюзии, обманки – даже в этих неуемно новых камнях, которые слишком ладно пригнаны друг к другу. И это если даже не знать о том, что для поднятия мрамора использовалась паровая машина.

Внутри это ирреальное ощущение только усиливалось. Перед глазами мелькали герои древнегерманского эпоса, принц-лебедь, вдруг – апостолы, Высокое средневековье, псевдовизантийский тронный зал, Тристан, Изольда, Зигфрид, Персиваль… В общем, первое впечатление действительно может быть таким, как будто безумный король воплощает все, что дорого его сердцу и уму, составляя из этого какой-то не адекватный действительности бриколаж. Однако индивидуальное безумие никогда не создает ничего завершенного и уж тем более не соразмерного эпохе.

Наверное, немцы в целом недовольны окружающим миром. Именно поэтому, несмотря на свою сентиментальную чувствительность, они очень практичны и стараются в этом мире все исправить. Они последними отказались от идеи делать качественные автомобили, которые редко ломаются и не гниют. Хайдеггер писал в письме Ясперсу, что, поддерживая Гитлера, все ожидали «духовного обновления». Музыка Вагнера настолько оглушительна, он так долго держит ноту, непрерывно ведет мелодию, словно хочет заглушить эту никчемную реальность. Вернее, заменить ее. К примеру, того же вполне правильно оркестрованного non-legato Верди все устраивало, хотя они с Вагнером современники.

Все немецкое мироощущение девятнадцатого века просто пронизано романтической неудовлетворенностью. В таком контексте тотального романтического недовольства есть два варианта: либо изменить реальность, устремившись, к примеру, в светлое будущее, как марксисты; либо сбежать от этой реальности и воспроизвести ее в подлинном ключе. Разумеется, история двадцатого показала, что проиграли вторые – Вагнер, Людвиг, Ницше, круче которых оказались крепкие ребята в кожаных телогрейках и с пламенными данковскими сердцами. А в прагматической истории коротких промежутков тот, кто проиграл, тот и безумен.

Поэтому и получается, что Людвига признают сумасшедшим, а его замок безумной игрушкой. И ни у кого не возникает даже малого искушения объявить Нойшванштайн одним из первых постмодернистских проектов, зацепившись за его цитатность и фрагментарность. И это был бы еще один способ интеллектуально вписать его в современную культуру, вместо того чтобы морочить голову обывателям его сказочностью. Видимо, слишком многого нельзя простить до сих пор. Поэтому прагматичные баварцы короля свергли. Комиссия, признавшая Людвига сумасшедшим, с неуклюжей и противной в таком контексте расторопностью, как лебеди Альпзее в погоне за колбасой, два раза приезжала его арестовывать. Потом его все же арестовали и перевели в замок Берг. На следующий день короля нашли мертвым вместе с профессором, признавшим монарха невменяемым. Говорят, при невыясненных обстоятельствах.

Теперь коммерчески используют замок на полную катушку, с неприятной в таком контексте обстоятельностью сохранив интерьеры, паркет, рос­писи, кровати, троны, пушло синим неоном подсветив скалу в личных покоях; сохранили даже кухонную утварь.

Экспозицию завершает самый большой, какой я только видел в замках, магазин, где, кроме традиционных тарелок и буклетов на разных языках, есть даже рубашки, майки, галстуки, пивные кружки, водочные рюмки, карандаши с изображением свергнутого короля.

Туристов из замка выпускают где-то сбоку через старый хозяйственный подъезд с низким потолком и мощеным полом.

После этой типично альпийской студености помещений мы вышли на свежий воздух. Погода там переменчива, но в октябре все же еще довольно тепло. Над головой высоко расширяется пронзительно синее небо со штрихами перистых облаков, которые не препятствуют солнцу откуда-то сбоку аккуратно освещать все золотым. Мы снова спустились к Альпзее мимо закемаривших в пледах туристов. По-прежнему туристы кормили птиц брецелями. Они были явно нужны друг другу и явно друг друга понимали. Я подошел к воде, попробовал ее рукой – она оказалась теплой. И тогда я искупался.