Григорий СКЛЯРОВ

В Констанц лучше всего прибывать из Фридрихсхафена. Это конечная станция поезда, Sackgasse. На причале можно купить билеты на паром в автомате или кассах, у трапа встречает капитан, в манерах которого органично сочетаются приветливость и чувство собственного достоинства.

Разумеется, есть другие варианты добраться в этот курортный город. Например, можно заехать через Кройцлинген, заходя со стороны Швейцарии или Австрии, на поезде, на автомобиле. Но опять же лучше всего через Бодензее. Медленно входящий в гавань паром настроит на правильный для восприятия города лад. Постепенно из перспективы надвигается город. Сплошная пестрая стена построек детализируется по оттенкам оранжевого, терракотового, серого парижского камня. И сразу складывается ощущение того, что впервые в Европе миниатюрность окажется обманчивой, как обманчивы на расстоянии снежные сопки Североморска или равнодушная безопасность океана. Это все задает ту архитектонику восприятия, которая не только отстраивает по-курортному спокойный поток размышлений, но и соберет в итоге неожиданный образ этого места. И город действительно окажется странным, в том смысле, что непохожим на другие города.

Этот город необычен именно тем, что собрал в своем оптическом образе и истории многие узловые и болезненные проблемы, которые считает для себя обязательным обсуждать средней руки интеллектуал, воспитанный преимущественно на теориях французских либералов новой волны. Религия, массовое общество, гендерный шовинизм, права сексуальных меньшинств, традиция, закат Европы и далее – как предметы мебели, это все можно перечислять очень долго. И все это невольно возникает в голове, когда прогуливаешься по этим вроде как привычным улицам среднестатистического для берегов Бодензее города.

Город начинается с маяка. Вернее того, что стоит на его месте. В прошлые времена здесь был маяк, а также – статуя проститутки. Раньше, когда еще навигация была визуальной и существовала необходимость в точечной навигации, маяк выполнял свою функцию. В наше время GPS-навигации было два варианта: оставить его, как это сделали в Линдау, на месте и приглашать туристов, либо как-то переоборудовать. Совершенно непонятно почему, но решили поставить этот памятник, чтобы тут же взбунтовались протестантская и католическая общины, бюргеры, мещане и любители старины. Как на всякие такого рода протестные мероприятия, подъехали пеннеры (местные бомжи) на велосипедах, всегда готовые переночевать на территории протеста за брецель и тетрапак вина. В любом случае сейчас там стоит статуя Петера Ленка, которую установили в 1992 году. Высота ее составляет девять метров, вес – восемнадцать тонн, за три минуты сооружение совершает полный оборот вокруг собственной оси, демонстрируя всему свету свои роскошные телеса. Эта каменная женщина самодовольно ухмыляется, не стесняется своей если не легкой полноты, то припухлости, обнаженной груди, кокетливо выставленной в разрез платья ноги. Для всех этих пуристских альпийских мест, совершенно не знакомых с возрожденческой откровенностью и телесной раскрепощенностью, со всей этой обершвабской скромностью, – такая статуя воспринимается здесь как вызов. Эта отважная проститутка совершенно не подходит этим чопорным местам. Она эмансипирована, независима и отважна, как публичная феминистка на доуп-шоу. Это как одна совсем несимпатичная и тучная знакомая мне профессиональная феминистка выложила фотографию своего обнаженного тела в социальные сети и написала: руки прочь от моего священного тела. Но это из области сарказма или юмора, это о другом…

Итак, как известно, любая чопорность лжива. И у этой статуи, разумеется, был литературный прототип – немцы часто отталкиваются от литературных образов. Когда-то Бальзак, стилизуясь под возрожденческую литературу в духе «Декамерона», написал «Озорные рассказы», в которых иногда повествование шло о проститутке Олимпии, которая работала в Констанце во время XVI Вселенского Собора. Этот Собор был очень многим знаменит, в том числе и тем, что в город приехало 700 – как говорят белорусские государственные каналы – «работниц сферы интим-услуг». В моем трехъязычном путеводителе французы их называют мило и нейтрально: joliesfemmes – это что-то вроде красивых, приятных женщин. Англичане назвали их куртизанками, напирая, как всегда, на высокий статус целевой аудитории – для них важно, что они обслуживали «благородных и не очень благородных господ». Коренные немцы, всю историю избегающие латинских корней, назвали их загадочным и непереводимым эмоциональным словом Hьbschlerinnen, что, впрочем, в следующем предложении не помешало назвать их со всей своей обескураживающей прямотой просто потаскухами.

Итак, еще раз: на пирсе вместо маяка стоит вращающаяся статуя проститутки, тело обнажено одновременно вальяжно и с эмансипированной горделивостью, на лице – хитрая и наглая ухмылка юридически вполне защищенной женщины, использующей права, а не свою сексуальность, как средство манипуляций. На ладонях сидят карикатурные фигурки императора Сигизмунда и папы Мартина V. Таким образом, победившая всех блудница держит в своих руках представителей светской и духовной власти. И здесь не просто уже разговор о том, что перед лицом порока или, точнее, страстей все равны, но в большей степени о том, что власть этой женщины оказывается более изначальной и более основательной. И то место, откуда раньше исходил свет, это место теперь само требует света, чтобы его отражать, требует к себе внимания света. Там, где раньше стоял вполне фаллический маяк, теперь стоит красующаяся, поворачивающаяся во все стороны шикарная женщина, держащая в своих руках мужчин.

Именно так надо понимать эту статую, по-современному, модерново, потому что (как бы ни сочинял Бальзак) Империя была все же проституткой и цену ей знали. Если утрировать, то это как в сальных русских анекдотах про шубу и жену, у которой болит голова. Империи так же шубу могли пообещать и чуть позже не купить. В те времена тем более, как во многом и сейчас, у этих ребят не так уж много времени и желания заботиться о счастье свободных женщин, не говоря уж о том, что в зависимость к ним никто не попадал. Исполнение желания женщины – всего лишь щедрость и безразличие к чужим судьбам сеньора, а не умелая манипуляция подольстившейся Hьbschlerinnen. Эту логику хорошо обрисовал Бенвенуто Челлини, когда описывал претензии к нему французского короля. В двух словах это звучит русской идиомой как «кто платит, тот…» Так что свободные мужчины рисовали, сочиняли музыку, занимались лепкой, свободные женщины тоже делали, что умели. Но сейчас другая культура, и эту статую в проспектах называют «Статуя свободы на озере».

И этот сюжет случился примерно в одно время с Констанцским Собором, который навсегда в истории будет ассоциироваться с этим городом. В начале XV века были три антипапы, которых надо было обезватиканить, потому что католическая церковь трещала по швам. В придачу ко всему на окраинах империи появились центробежные протестантские тенденции, грозившие междоусобицами. Именно тогда под обещание императора Сигизмунда приехал на собор чех Ян Гус. А Сигизмунд был человек простой и во время Собора успел осрамиться хотя бы тем, что слово «схизма» употребил в неправильном роде. Ясное дело, над ним смеялись, на что он ответил, что он, как император, «выше грамматиков». К слову, вряд ли какая-нибудь валютная проститутка Империя могла влиять на такого мужика, все же с обслугой не кокетничают. Понятно, слову его верить было нельзя. В ноябре приехал Ян Гус, в декабре его уже арестовали, а летом – сожгли. Гуса приехал выручать его друг и сподвижник Иероним Пражский, с которым тоже долго не разговаривали и через год также сожгли.

Так что Констанц не только заключает в своем архитектурном облике современные гендерные размышления (статуя «Империя»), но и насыщен такой болезненной для современного постпросвещенного сознания темой, как религия. Это все не только вплетается в историю города, но содержится в его архитектурном облике. Стоит только недолго пройти от пирса обычными кривыми улочками, фарватер которых определяется старинными домами с расписанными стенами, как появляется невероятный по своей красоте готический собор, с которым может поспорить разве что католический храм в Ульме. Описывать архитектуру так же нелепо, как и фотографировать, но вместе кое-что можно воспроизвести. Там совершенно нет пространства, из которого возможно было бы хоть как-то объять это строение. Края неизбежно западают, и широкоугольник не может схватить всего. К фотографии надо хотя бы представить мощное ощущение пространства и ровную каменную твердыню, которая с такой же непринужденной настойчивостью ощущается как ровный теплый воздух калорифера под ногами.

Но современный Констанц вне исторической осведомленности – привычный курортный город берега Бодензее: со своими факирами, уличными музыкантами, попрошайками, жизнерадостными пенсионерами, с рюкзаками, одетыми под студентов casual; такие же ресторанчики на пешеходных мощеных улицах, и соотечественники так же сюда редко добираются. И что бы ни говорили рекламные проспекты относительно того, что здесь проходит «Масленичный праздник», не стоит переживать взволнованное предвкушение, потому что фашинг (карнавал) проходит во всем Баден-Вюртемберге. Единственное, что можно еще добавить, так это то, что Констанц, как говорят современные кинокритики, очень атмосферный город. Но это, как и запах, невозможно передать. Впрочем, забыть тоже невозможно.