Григорий СКЛЯРОВ

Одна моя знакомая говорила, что впечатления от посещения публичного дома, наверное, единственное из того, чего бы не смогла испытать она и что могу испытать я. Действительно, любая иллюзия равноправия рушится в этом очень функциональном заведении. Женщина туда может попасть только в определенном качестве. Ничего загадочного в нем нет: ни романтики, ни красоты. Это производство. И Генри Миллер это очень хорошо понял, когда мог запросто взять взаймы деньги у возлюбленной, для того чтобы сходить в бордель, как будто к булочнику за круассаном.

По большому счету описывать публичный дом так же нелепо и сложно, как какой-нибудь завод. К примеру, на заводе «Даймлер» есть лифты для фур, которые опускают автотраки в подземные цехи, а потом опять поднимают. Человеку из какой-нибудь индустриальной провинции это может вскружить голову, как Стендалю на входе церкви Святого Креста. Но это быстро проходит.

В современной Германии публичный дом – такое же привычное место, как супермаркет или гостиница. Он настолько обычен и легален, что есть во многих районных центрах наравне со школами, бильярдными залами, банями и больницей. Разумеется, он располагается где-нибудь на отшибе, вдали от дорог, по которым дети идут с мамами из детского сада домой.

Сами здания во многом очень похожи друг на друга: к примеру, как в столичном Штутгарте, так и, скажем, в Бёблингене это типовые панельные здания в термошубе и оштукатуренные. Как внешне, так и содержательно – так что нет смысла описывать какое-то отдельно. Нужно сказать, что в этой индустрии все достаточно унифицировано. И пусть даже нет ярких вывесок или какого-то общего настойчивого антуража, знающий человек эти места видит издалека. К примеру, все кинотеатры для гомосексуалистов почему-то имеют синие окна. Пуфф тоже ничем не выделяется, кроме как какими-то полунамеками. А так это обычная многоэтажная коробка. Окна этого здания небольшие, и почти во всех горит желтый свет.

Как только входишь, там подкрашенный приглушенный свет, который якобы должен расположить на какой-то интимный лад. Никто тебя не встречает, как это показывают в фильмах о belle еpoque. Это раньше по лестнице спускалась женщина в перьях, на диванах сидели полуголые девицы, слуга принимал трость и шляпу. Теперь в публичных домах та же система самообслуживания, что и в гастрономах. Правда, вместо турникетов фискальных регистраторов организован бар, а вместо кассиров – полуголые молодые женщины. В отношении внешнего вида у них в основном два модуса. Некоторые одеты так, как наши девушки одеваются, чтобы добраться в метро на работу: короткая юбка, чулки в сетку, бюстгальтер системы корбей или бра, туфли на высоких шпильках. Одежда остальных функциональна и проста, как спортивная форма: чулки, пояс… В общем, еще скучнее – они подражают путеводителю по сексологии для бедных. Я имею в виду порнографию.

Эти женщины сидят за барной стойкой, болтают и довольно громко смеются. В целом они берут на себя часть тех функций, которые часто возлагают на себя мужчины в обычных барах: имитируют атмосферу праздника и веселья за столом, чтобы к этому хотелось приобщиться. Здесь все становится немного перевернутым, мужчины не стремятся покрасоваться, а занимают пассивную позицию. Держа руки в карманах джинсов, они молчаливо слоняются по многочисленным узким коридорам или тихо сидят возле бокала Neckarmuller. Это такие обычные молодые европейские мужчины, которых избыточная женская опека сделала объектом юридических манипуляций, некоторые это называют гендерным правовым терроризмом. Не так, как неунывающий Генри Миллер, эти мужчины флегматично идут по коридорам, безразлично задают свои вопросы: «Сколько лет? Из какой страны?»

Сколько им лет, совершенно непонятно, но персонал молодой. Вполне буднично, там тоже есть прейскурант, начинающийся от 30 евро. Для сравнения: в Москве ко мне в гостиничный номер каждые полчаса кто-нибудь стучался, и я из-за закрытой двери им отвечал, что ничего не надо. Это на современной московской менеджерской фене называется опытом агрессивных продаж. В конце концов я открыл дверь. Передо мной стояли две бабушки и беззубо улыбались, как это бывает в Париже. Чтобы отвязаться, спросил:

– Сколько стоит?

– 100 баксов.

– Что ж так дорого?

– Ну, это Москва, сынок…

...Если сделать проекцию здания, то оно представляет собой правильный четырехугольник. По периметру каждого из четырех этажей идет коридор, с правой и с левой стороны которого есть двери. Если дверь закрыта, то открывать ее не принято. На пороге тех дверей, которые открыты, как правило, стоят женщины и зазывают клиентов, как разносчики холодного пива на пляже. Это можно себе представить по фильму Ким Ки Дука «Плохой парень», только говорят они это все по-немецки. Текст, впрочем, такой же, как у коммивояжеров или зазывал на цирковое представление: предлагаем развлечься, хорошо провести вечер, не проходите мимо…

Впрочем, были барышни, пусть и со скромной, но фантазией, предпочитавшие работать в каком-либо амплуа. Разумеется, там была медсестра. Затем запомнилась какая-то самбо в блестящем ретро-космическом костюме то ли из «Стар Трека», то ли из «Соляриса» Андрея Тарковского. Впрочем, помимо тривиальной порнофантазии, были и чисто литературные аллюзии. Например, в одной комнате лежала на животе, листая журнал, женщина, похожая на подростка, в которой все казалось рудиментарным. На ее ногах были белые гольфы, она жевала резинку и надувала пузыри, отстраненно сгибала по очереди ноги в коленях, оборачивалась в сторону коридора и якобы озорно улыбалась из-за плеча. Все остальное было в формате «не проходите мимо».

В этих коридорах сразу начинаешь понимать, что время салонов и полусвета прошло настолько, что не просто забыто, но и книг об этом уже не читают. А ведь когда-то кавалер де Грие ради кокотки Манон Леско совершил целый ряд преступлений: убил человека, способствовал побегу из тюрьмы, стал картежником и аферистом. Но Франция того времени проституток – пусть и элитных – высылала в Соединенные Штаты. Тогда де Грие, как жена декабриста, отправился вслед за Леско. Еще через пару столетий друг Марселя Пруста Рейнальдо Хан был «на побегушках» у «знаменитой Клео де Мерод», ничего не получая взамен.

Теперь все проще. Это раньше можно было перепутать влюбленность с психологической зависимостью. Теперь все организовано, как глобальный супермаркет, где лишнее осталось за турникетом. Я иду по коридору, поднимаюсь еще на один этаж. Мне говорят:

– Не проходите мимо!..

– Сколько лет? Из какой страны?

– Двадцать два, Италия…

Вхожу. Комната представляет собой самую обычную конуру с дешевой новой мебелью: кровать, зеркало, умывальник, тумбочка с телефоном на ней. Окно сделано в потолке, и по тому, что видно звезды, стало ясно, что я на последнем этаже. Я только закрываю дверь и говорю:

– Ho voglia di fumare.