К этой книге я испытываю нежные чувства. Воз­можно, она тоже ко мне благосклонна. По крайней мере, на протяжении не­скольких лет судьба то и дело сводит нас вместе. И всякий раз я беру ее в руки с благо­дарностью и благоговейным трепетом.

Есть что-то удивительное в том, что мы встретились. Зна­ете, так бывает с людьми: хо­дят совсем рядом друг с другом, может быть даже задевают друг друга локтями - но не замечают. Потому что час еще не пробил. Эта книга пришла ко мне, когда я была готова ее прочесть. Нет- нет, никакой мистики и высокой философии: чтобы ее прочи­тать, надо элементарно владеть языком, на котором она написа­на. Потому что - и здесь начина­ется самое интересное - это кни­га Габриэлы Пузыниной, урож­денной Гюнтер, «W Wilnie i w dworach litewskich» на польском языке. Написанные выразитель­ным, живым языком мемуары, в которых описывается жизнь белорусских (большей частью) усадеб и их хозяев, среди кото­рых множество ярких историче­ских персонажей.

Это, прошу заметить, никакая не сенсация, не нечаянная на­ходка, не старинная рукопись, найденная вчера в ветхом ба­бушкином сундуке, а сегодня с триумфом вытащенная на свет. Историки о ней знали всегда. Ее растаскали на цитаты. Только ленивый при работе над истори­ческим материалом о Поставах, Вильне XIX столетия или о таких исторических фигурах как Кон­стантин Тизенгауз, Войцех Пус- ловский, Казимир Бахматович, Игнатий Ходько, Стефания Рад- зивилл, князь Витгенштейн, Му­равьев-Вешатель и многих-мно­гих других не украшал повество­вание цитатой из мемуаров Га­бриэлы Пузыниной. Историки умеют работать с источниками. Но историки - это одно, а широ­кая читающая публика - совсем другое. Пока книга Пузыниной не переведена на белорусский (русский) язык, ее содержание остается для обычного читате­ля тайной за семью печатями. Я искренне считаю, что такой про­стой шаг, как перевод этой кни­ги с польского и ее появление на полках наших книжных магази­нов, как ни пафосно это прозву­чит, может стать огромным ша­гом вперед на пути националь­ного возрождения. Ни больше и ни меньше.

Я могла бы рассказать, что на страницах этой книги оживает наша история, блистательный и грозный XIX век с его война­ми, балами, освободительны­ми восстаниями. Что под пером Габриэлы Пузыниной оживают имена, известные нам лишь по сухим биографическим очеркам в энциклопедиях. Что эти блед­ные тени, как по мановению волшебной палочки, обретают плоть и кровь, становятся живы­ми людьми с привлекательными и не очень чертами, и это меняет наше к ним отношение. И к зем­ле, на которой все это происхо­дило. И к самим себе... Я многое могла бы сказать. Но не стану. Пусть говорит Габриэла из рода Гюнтеров, и вы сами все пойме­те.

«Конец 1821 года запомнил­ся в нашей семье женитьбой двух братьев моей матери. Уже весной младший, Константин (Тизенгауз. - Л.Д.), обручил­ся с панной Валерией Ванько- вич, старшая сестра которой, Клементина, уже несколько лет была замужем за Эдвардом Мо- стовским, а младшая, Ванда, че­рез четыре года вышла за Бене­дикта Тышкевича. Эти три се­стры, осиротевшие в 1812 году (родители их умерли от тифа), по матери из рода Солтанов, воспитывались при бабке Ванькович...»

«Шестнадцатилетняя Вале­рия, не по летам рассудитель­ная и серьезная, целый месяц размышляла над предложением руки и сердца, чтобы дать окон­чательное согласие 1 апреля, что вышло случайно, но в первый момент повергло претендента на ее руку в некоторое замеша­тельство.

Бракосочетание должно было состояться в имении Ванькови- чей - Лучаях - 19 декабря, в день Святой Валерии, по специально­му разрешению, поскольку дата приходилась на время поста, а стало быть, без танцев и без го­стей, кроме нескольких свидете­лей, присутствие которых было необходимо. Зато свадьба стар­шего брата Рудольфа с панной Геновефой Пусловской была по- старопольски шумной и люд­ной, равно как и переезд моло­дых, куда мы по приглашению молодого ехали в начале октя­бря прямиком в Желудок в Грод­ненской губернии (в имение Тизенгаузов, место рождения обо­их братьев. - Л.Д.)».

«Войцех Пусловский ... такой франт, что по случаю свадь­бы дочери справил себе почти столько же шелковых кунтушей, сколько его дочка платьев, а их у нее было очень много после ее возвращения из Парижа и Вар­шавы».

«Дядя (Константин Тизенга­уз. - Л.Д.) не принимал общей власти: его жена не имела ни­какой власти в доме. В Поста­вах не было госпожи, была толь­ко жена и мать, а госпожой она была разве что для нескольких слуг в своей гардеробной.

У тети было большое серд­це, что доказывала она, раз­давая обыкновенно на добрые дела всю свою годовую пенсию - 200 дукатов, которые получала от мужа «на шпильки». Ни один дукат из них не шел на наряды. Не заглядывая никогда в журна­лы мод, она не раз, когда при­ходилось выезжать из Постав, выглядела рядом с другими как фигура из прошлых лет: в шляп­ке «биби» (уже немодной), или в коротком платье, когда в моде были уже длинные, и т.д.»

«На третье января приходит­ся день Святой Геновефы. День именин жены дядюшка Рудольф отмечал прекрасным балом, что было для нее тайной до самого вечера. После семейного обе­да у дедушки, который длился довольно долго, тетя, утомлен­ная и слегка недовольная тем, что не знает, как провести вечер, хотела возвращаться домой, но муж оставил ее на попечение моей матери, а сам уехал зани­маться подготовкой к вечернему развлечению. К сумеркам муж приехал за именинницей, которая не перестала хмуриться даже при его появлении. Но ка­ким же было ее удивление, ког­да она заметила свет в воротах и во всех окнах, увидела вход, украшенный цветами и устлан­ный ковром, когда услышала оркестр, настраивавший инстру­менты, а войдя в свои покои, на­шла прелестное новое платье. Каким же в эту минуту Роро был добрым, милым, много лучше ее, и она просила его простить ее за капризы. А он? Он, еще более счастливый, нежели она, скрывал свое оживление, упре­кая жену в том, что она медлит, что не одевается, что гости ждут, что уже поздно и т.д. Тем време­нем карета за каретой въезжала в ворота, и почти все были в са­лоне, когда вошла именинница. До сих пор хранится в семье ее миниатюра, нарисованная Вань- ковичем, в этом платье, кото­рое сделало ее такой нарядной и счастливой и в котором она же­лала навсегда остаться в памяти своего мужа».

В заключение хочу сообщить, что книга «W Wilnie i w dworach litewskich» уже давно возглавля­ет мой персональный wish-list. Так что если кто-то из моих ува­жаемых читателей наткнется на нее где-нибудь в Польше - не забудьте прихватить экземпляр и для меня, и моя бесконечная признательность вам гаранти­рована.

Кстати, тот же вывод - что эту книгу нужно перевести на род­ной язык - уже сделали наши со­седи-литовцы. И хоть «Литва» в названии мемуаров «Гюнтерите- Пузынене» при ближайшем рас­смотрении оказывается не такой уж и Литвой, но ведь речь в кни­ге идет о Вильне - их прекрасной столице Вильнюсе! Так что, надо признать, они поступили совер­шенно правильно. А белору­сы опять готовы отдать свой ку­сок исторического пирога, даже не попытавшись его попробо­вать и понять, хотя бы на уров­не вкусовых рецепторов, како­го изысканного блюда лишают­ся. Толерантность, однако! Или просто сплин по-белорусски - наша знаменитая «абыякавасць да жыцця»?